Сочинения в четырех томах. Том 3. Часть 2

1

не по соображениям отвлеченной морали или целесообразно­сти, а страдая от боли, которая превосходит естественную боль, от насильственного ли прорыва в мир действия, или от отсече­ния своей живой части. И потому-то Павел не только делает так, но и сделает. Понятно, его не остановит тут враждебная оценка такого действия, освободительного для него, как бы ни судить его извне; и не остановит его жертва частью себя, хотя бы лучшею и наиболее ему заветною. Но и тот и другой исход неминуемо мучительны, либо отрывая личность от ее продолже­ния в обществе и во всем мире, либо отрывая от нее ее внутренние, уже начавшие формироваться органы, и следовательно опять препятствуя Павлу в его основном—в воле к воплощению.

Из всего сказанного выводится как итог одно слово: страда­ние. Павел имеет вообще скорее более среднего,—и по гибкости своего характера и ума мог бы обойти и на самом деле обходит многие жизненные столкновения, угрожающие большинству других имен. И жизненная траектория его поэтому должна была бы представляться плавной и упругой линией, дающей удовлетворение, благополучие и жизненный успех. Но ему не обойти зато других столкновений, несравненно более обреме­ненных последствиями и несомненно более болезненных, чем те, обходить которые он приобрел преимущество перед другими именами. Внутреннее противоречие воплощается и во вне и ло­мает и разрывает плавную кривую его жизни. Основное ощуще­ние поэтому есть тут страдание, связанное с самою природою имени, но, вместе с тем, лишь утверждающее основную веру Павла в необходимость воплотить в жизни начало духовное,— не потому что существовать без него неправильно, а потому что просто невозможно.

XVI. ЛЮДМИЛА

19251.6

Немил я, хоть и мил, А ты, хотя Людмила, Но людям не мила, И им не станешь мила

Может быть это сказано и несколько заостренно, как всякая характеристика, втиснутая в слишком малое место. Но, тем не менее,—это верная характеристика, верное наб­людение, нередкой в ономатологии поляризации имен. Там, где имя очень ясно и бесспорно в своей этимологии, где его этимологическое значение навязывается сознанию и притом имеет характер не символический, а слишком явно тождест­венный,—там склад личности нередко оказывается в прямом

1

противоречии с этимологическим значением имени. Не то, что­бы между именем и личностью, точнее—между этимологичес­ким значением имени и значением энергетическим его, нельзя было уловить связи вовсе. Напротив, внимательное проник­новение в имя и в личность, носящую его, позволяет открыть нити, тянущиеся оі имени к личности позволяет уяснить себе ту первоначальную ткань, которая переродилась в данную лич­ность, и ткань эта явно определяется рассматриваемым именем. И когда это вскроется, то становится ясна символическая отоб-раженность имени данною личностью, этимологическому зна­чению своего имени не только противоречащею, на поверх­ности, но и утверждающей это значение, слоями своими более глубокими. Тут открывается возможность видеть и понять не только то, что данная личность вопиюще нарушает этимологи­ческое значение своего имени, но и то, что не случайно она носит его, что энергия ее имени действительно в ней действует, хотя и вызывает действие неожиданное, однако, все-таки оно — деятельность этого имени, а не какого-либо другого. Личность, как и вообще всякая конкретность, воплощая умную сущность, являет ее в себе и собою символически, как художественный образ. Когда умная сущность явно далека от возможности рационалистического объединения и упрощения по одному при­знаку, то художественное воплощение ее в личности не дает разрыва между символом и первообразом—именем. Когда же этот первообраз (хотя и тут неспособный быть рационалисти­чески расплющенным) ближе к плоскости рассудочной и легче допускает насилие над собою, обращающее его из идеи в поня­тие, тогда личность, воплощающая данное имя, легко может по крикливо навязывающемуся отвлеченному признаку имени, именно по нему, не подчиниться имени и, в ответ на его навязчивое требование—иметь некоторый определенный при­знак, быть ходячим олицетворением этого признака,— она по­казывает прямо противоположное, онтологически волит пока­зывать противоположное. Может быть тут она побуждается к этому восстанию на свое имя глубинным целомудрием, кото­рое не дозволяет ей ходить с вывеской на лбу, объявляющей всеми буквами, олицетворением какого отвлеченного признака должна быть эта личность по рассуждению толпы. Но, одеваясь признаком противоположным, в глубине своей личность осве­щается все-таки этим отрицаемым на поверхности признаком, и свет его просвечивает невнятно сквозь собственное, более поверхностное, отрицание.