|
Но мы бы существенно исказили картину, неправомерно сузив ее рамки, если бы связали такую вот идеологию добровольного — и даже экстатического — манкуртства лишь с одной ее разновидностью: с линией, ведущей от Ницше к национал-социализму. К тому же Ницше апеллировала и другая разновидность этой идеологии, обрядившая себя в столь живописный наряд модной парижской богемы, что примитивные немецкие ницшеанцы из числа национал-социалистов не почувствовали в ней под этим экстравагантным одеянием глубоко родственную им душу. Речь идет о модернизме, осознавшем себя — где-то на рубеже прошлого и нынешнего веков — как культ Нового: нового — во что бы то ни стало, любой ценой. Возникнув первоначально в области искусства, это умонастроение сравнительно быстро предстало как своего рода миросозерцание, если не религия. Его превращению в род религии препятствовало, правда, то обстоятельство, что подавляющее большинство модернистов было настроено крайне «богоборчески». В лучшем случае они готовы были поверить в дьявола, сатану, нечистую силу, но только не в бога нравственно ориентированных религий. Не замедлила со своим появлением и такая крайняя — активистская — модификация модернизма, как авангардизм, выявивший (и тем представивший на общее обозрение) разрушительную, нигилистическую суть модернизма. Дело в том, что уже первые шаги модернизма, сколь ошарашивающе оглушающими акциями они ни сопровождались, не могли скрыть от стороннего наблюдателя старой, как мир, истины: подлинно нового добиться не так-то легко. Но чем труднее дается воистину новое, тем больший акцент делается во имя него на «борьбе со старым». Впрочем, тут впрямь было нечто «новое»: ведь никогда ранее не выступали против «старого», всего, имеющего отношение к общечеловеческой памяти, к культурной традиции, к традиционной культуре (а какая культура мыслима без традиции?), наконец, к прошлому как таковому с таким экстазом и исступлением, как в «эпоху модернизма», которая продолжалась без малого сто лет. Главное — это «ликвидировать» прошлое («как класс»), «новое» же появится лишь после того, как это прошлое будет ликвидировано, что называется, «до основанья». Таково, прямо сказать, не очень-то хитроумное кредо авангардизма. Но тем не менее и здесь ощущается мировоззренческий подтекст, побуждающий вспомнить о ницшеанских Филиппинах против прошлого, «как такового», и его свидетельницы — культурной памяти человечества. Ибо «новое» понимается у авангардистов как нечто возникающее из «чистого» настоящего, «очищенное» от прошлого настолько, что в нем не остается «ни атома» этого прошлого. Оно должно возникнуть лишь после того, как это прошлое будет «убито». — 155 —
|