|
1 Айтматов Ч. Плаха. С. 162 — 163. Такова, по мысли Айтматова, великая культуротворческая миссия человеческой памяти, основное измерение которой совпадает с этическим, нравственным измерением нашего существования. И совсем не случайно с такой открытой враждебностью относился к памяти Ф. Ницше — один из основоположников линии «философского аморализма» в культуре Запада. Ницшеанский «философский аморализм», который в XX веке стал философией «многих, слишком многих», неизменно противостоял культивированной человеческой памяти, точно так же, как противостоял он и нравственно-философской традиции русской литературы — литературы Л. Н. Толстого и Ф. М. Достоевского. Речь идет о той самой традиции, которую продолжает сегодня автор «Плахи». Вот почему, завершая разговор о нравственно-философских воззрениях Чингиза Айтматова, в системе которых такую важную роль играет идея совестливой памяти, представляется целесообразным вспомнить и о ницшеанской «войне с памятью», которую до сих пор продолжают представители «философского аморализма» в современной культуре. ИДЕОЛОГИЯ ДОБРОВОЛЬНОГО МАНКУРТСТВА Вооружившись необходимыми отправными нравственно-философскими предпосылками, можно теперь понять и оценить тот опасный соблазн, которому вот уже более ста лет неоднократно поддавался «интеллектуальный Запад» (впрочем, не один только интеллектуальный). Название этого соблазна — «апофеоз беспамятства», а соблазнитель — Фридрих Ницше, автор не только общеизвестных ныне книг «Рождение трагедии из духа музыки» и «Так говорил Заратустра», но и менее известной работы «О пользе и вреде истории для жизни». Об этой работе, в которой «открытым текстом» высказана существенно важная ницшеанская мысль, которая во многих других сочинениях немецкого философа предстала в зашифрованном — но тем более соблазнительном! — виде, и пойдет сейчас речь. Ницше с самого начала играет здесь в открытую, хотя и знает, что идет наперекор многовековой традиции европейской (и мировой) теоретической мысли и культуры вообще. «Посмотри на стадо, которое, пасясь, проходит мимо тебя, — обращается он к своему читателю. — Животное не знает, что есть «сегодня», есть «вчера» — скачет, питается, отдыхает, переваривает пищу, скачет опять, и так с утра до ночи, день за днем, крепко связанное своим ощущением удовольствия и неудовольствия, и связанное им именно с колышком мгновения, а потому не испытывающее ни тоски, ни пресыщения» [1]. Согласно Ницше, это и есть жизнь, исполненная истинного счастья. Такой жизнью хотел бы жить и человек. Потому-то, если верить философу, он так «ревниво» наблюдает за счастливыми зверями, которым мечтал бы уподобиться. Но желания человека напрасны. Ведь он хочет приобщиться к животному счастью, оставаясь при этом человеком. Между тем достигнуть такого счастья можно лишь при условии, что желаешь его именно так, как вожделеет его сам зверь. — 148 —
|