|
Тогда столь заметное, весомое для русской культуры, для нашего мышления и языка понятие «правда» обретет «неожиданно» права не только эмоционально окрашенного красивого и яркого слова, но и своего рода синтетической категории, глубоко схватывающей и отражающей мотивы и цели жизни великого народа, его историческое предназначение. Тогда иное, куда более социально значимое содержание обретут и традиционно русское интеллигентское неприятие умозрительных теоретических истин, не связанных с утверждением справедливости в общественной жизни (которое нередко трактуется западными исследователями как свидетельство якобы «логической невосприимчивости», теоретической «глухоты» русской нации), и наши современные яростные и страстные споры в эпоху гласности о том, что такое правда истории и как достигнуть ее полноты. «Полнота правды, — пишет, например, Ю. Богомолов, — достигается ведь не просто тем, что к негативным явлениям приплюсовываются позитивные. И не тем, что рядом с хроникой благодеяний дается перечень упущений. Это ничего ровным счетом не объясняет во времени. Но зато подсказывает логические построения, из которых следует, что массовые репрессии могут заключать свое оправдание в массовом героизме, что искреннее заблуждение уже не заблуждение, а истина. А заблуждение миллионов — святая истина. Это лукавые построения» [1]. 1 Богомолов Ю. Алексей Герман и его друзья//Советская культура. 3 октября. Но как бы глубоко и остро ни звучали те или иные голоса в подобных спорах, в них, видимо, трудно выйти за пределы малоплодотворных рассуждений о том, что с чем складывать: плюсы с минусами или наоборот; прибавлять ли позитивные явления к негативным или вычитать последние из первых, если... Если не видеть правду единой во всех ее трех основных и взаимосвязанных «измерениях»: гносеологическом — как истину теоретическую (научную); общественно-политическом — как социальную справедливость; и, наконец, в морально-этическом — как подлинно гуманистическую нравственность [1]. 1 Подробнее об этом см.: Печенев В. А. Истина и справедливость. М., 1989. Именно в этом своем триединстве она, на наш взгляд, и составляет философскую суть того сложного социально-нравственного явления, которое выражается понятием «правда» в его традиционно высоком для русской культуры смысле. Потому и не выдерживает в, сознании народа «очной ставки» с понятием «правда» любая историческая реальность, которая не удовлетворяет хотя бы одному из этих ее слагаемых. Можно ведь до хрипоты, к примеру, спорить о том, была ли исторически необходима для выживания первого в мире социалистического государства форсированная коллективизация, и даже «доказать» — да, необходима, несмотря на все сопровождавшие ее преступления, издержки и перегибы, но весьма сомнительно, что можно убедить сотни тысяч «раскулаченных» середняков [2] (ставших и после окончания гражданской войны в массе своей верными и надежными союзниками рабочего класса) в социальной справедливости и нравственной оправданности совершавшихся против них насильственных акций. Вряд ли без вопиющих натяжек кто-либо способен убедить любого мыслящего марксиста в том, что в этих акциях утверждалась историческая правда, осуществлялся идеал социализма. — 113 —
|