Двуликий янус

Сказанное об актере относится и к другим видам художественного творчества. Поэт, создавая стихотворение, воображает себя «лирическим героем» (проекция!), но делает он это успешно лишь при условии, что в качестве мастера «обрабатывает» язык (обычный и поэтический), который ему реально дан (интроекция). И наоборот, последнее он может творчески осуществить лишь при условии активного вживания в воображаемую ситуацию «лирического героя». Если следовать концепции музыковеда М.Г.Арановского, согласно которой канон закрепляет за каждой частью симфонии определенную тему-персонаж, то можно сказать, что композитор, создавая первую часть симфонии, вживается в роль Человека деятельного, создавая вторую часть - в роль Человека мыслящего, созерцающего, в третьей - в Человека играющего и в финале - в Человека общественного, коллективного. Все виды вживания суть механизмы проекции. Но сделать это оказывается возможным лишь на базе реального построения музыкального высказывания на «языке» симфонии. И хотя отклонения от «канонов» такого языка в современной симфонической музыке (Д.Шостакович, А.Г.Шнитке и др.) могут быть весьма значительными, «архетип» симфонического «языка» остается неизменным (инвариантным). Работа с «языком» на основе вживания в воображаемого Человека - «лирического героя» симфонии - относится к механизму интроекции.

Заметим, что реальная ситуация в процессе интроекции не обязательно должна быть связана с реальностью физического материала образа. Обязательна лишь наличная данность, реальность «языка». Сам же «язык» может быть представлен в акте творчества как в своем физическом обнаружении (музыкальном звучании, звучащем языке, красках и т.д.), так и «внутренне», как явление субъективной реальности. В этом последнем случае художник оперирует не самими звуками, словами и красками, а слуховыми, зрительными, кинестетическими представлениями, но отражающими реальность языка. Достаточно привести пример с Бетховеном, сочинявшим в последние годы музыку, будучи глухим.

Проекция и интроекция необходимы для того, чтобы не только эмоции, но и другие психические явления - побуждение, внимание и пр. - «определились» как компоненты новой психической системы -художественного «Я».

Эмпатия на своем завершающем этапе выступает как процесс идентификации реального «Я» автора и художественной формы. Но чтобы идентификация состоялась, необходимо еще одно звено. Им является установка на идентификацию, проекцию и интроекцию.

Установка на идентификацию с формой может в силу определенной мотивации, о которой мы скажем чуть позже, совершаться не осознаваясь, на основе внушения, т.е. формироваться помимо воли и сознания. Психологический механизм момента внушения заключается, по- видимому, в воображении субъектом своего образа в новом качестве, которое ему внушается. В акте художественной эмпатии этим «новым качеством» является художественное «Я». Внушение в акте творчества необходимо для того, чтобы преодолеть известное сопротивление реальной личности, ее сознания «раздвоению» на реальное «Я» и на «второе» воображенное художественное «Я». Легче всего «выключить» сознание в условиях гипноза (частичного сна), но внушение осуществляется и в бодрствующем состоянии. В условиях творчества психика творца работает в двух режимах одновременно: на уровне ясного, отчетливого и активного сознания и на уровне заторможенного сознания, неосознаваемого. С.М.Эйзенштейн (называя уровень неосознаваемого «чувственным мышлением») видел в неразрывном единстве элементов чувственного мышления с идейно-сознательной устремленностью своеобразие искусства. Согласно Эйзенштейну, именно в сфере неосознаваемого происходит идентификация «Я» и образа, субъективного и объективного. Точнее говоря, здесь формируется установка на идентификацию. «Чувственное мышление» описывается Эйзенштейном как такое состояние психики, которому присуще «первичное блаженство» неразделенного и неразъединенного, где нет еще разделения на чувство и мысль, мысль и действие, мысль и образ, где утрачивается «различие субъективного и объективного, где «внушающее» слово заставляет реагировать так, как будто свершился самый факт, обозначенный словом, где обостряется синэстетическая способность человека, благодаря которой «краски станут петь ему и... звуки покажутся имеющими форму». Это состояние родственно экстазу, экстатическому состоянию, позволяющему «вновь припасть к живительности этих первичных источников мысли и чувства».