|
90 этого ("Тотем и табу" [Фрейд 1999]). Либо этот акт каннибализма произошел уже на этапе распада мифологического мышления, когда понятия "отец", "сын" и "съедать" были понятиями в современном смысле (но тогда это лишает фрейдовскую концепцию значительной части ее объяснительной силы), либо это было невозможно. То есть если арахаические люди и поедали отцов, как уже указывалось выше, то они только, так сказать, "облизывались" и никакого чувства вины испытывать были не в состоянии. Нам остается рассмотреть еще одно, главное для контекста этой книги психическое расстройство - шизотипическое. Его сложность в том, что, с одной стороны, оно тяготеет к шизофрении, а с другой, - к неврозам. Тяготение к шизофрении сказывается в наличии у шизотипческого субъекта схизиса. Тяготение к неврозам сказывается в мозаической структуре этого расстройства, которое может инкорпорировать в себя различные неврозоподобные формы - от классических трансферентных неврозов до депрессии и паранойи. В том, что касается проблемы qui pro quo и невротической наррации при шизотипии, оба выделенных свойства - схизис и мультиневрозоподобность играют важнейшую роль. Дело в том (мы писали об этом уже в главе "Шизотипческое время"), что шизотипическое сознание устроено таким образом, что у него нет единого непротиворечивого взгляда на жизнь, нет одной правды, от которой можно оттолкнуться, совершая ошибочное действие, и к которой можно стремиться, это действие или убеждение корректируя. В этом смысле шизотипия - дитя постмодернизма и прямо или косвенно отражает его эстетический опыт. В чем же заключается особенность сюжета qui pro quo в шизотипическом постмодернистском и предпостмодернистском нарративном искусстве? Как кажется, в том, что в эстетической онтологии подобного дискурса нет представления об ошибке и ее исправлении как движущей силе сюжета. Развязка состоит не в том, что ошибка исправляется, ложное узнавание сменяется истинным и все становится на свои места, а в постижении того, что все варианты одновременно и ошибочны, и истинны. Классический пример, который я уже приводил на страницах этой книги, - новелла Акутагавы "В чаще". Непонятно и в принципе неразъяснимо, какая из версий убийства (самоубийства) самурая оказывается истинной. Никакая. Обаяние мира - именно в множественности истин и множественности ошибок. В этом смысле, с одной стороны, говорить об ошибке нельзя, если все является ошибкой, но нельзя также говорить и о тотальной шизофренической взаимопоглощенности истинного и ошибочного, поскольку шизотипическое сознание в принципе способно отличать истинное от ошибочного. Та же самая онтология множественности истин и ошибок — 77 —
|