|
«Грезами о земле и небе» назвал одну из своих ранних фантастических работ Циолковский. Но и многочисленные его книжечки по «естественной философии», изданные за свой счет, населены такими же грезами и о тех же «горних» предметах. Однако при чтении этих произведений необходимо учитывать одно обстоятельство: мечтающий, анализирующий, проектирующий взор автора проникает здесь, я бы сказала, в разную даль пространств и времен. То он останавливается поближе, на Земле и землянах, рисуя картины будущего преобразования планеты, где и регуляция стихий, и широкое использование солнечной энергии, и усовершенствование растительных, животных форм и самого человека. То он расширяет обзор до пределов нашей планетной системы, околосолнечного пространства, а во времени – до нескольких десятилетий, столетий и тысячелетий. На этих стадиях освоения ближнего космоса отдается значительная дань весьма хитроумным техническим проектам околосолнечных поселений, искусственных жилищ, космических оранжерей и т.д. То мыслитель воображает себе будто бы наличное положение с жизнью и сознанием во Вселенной, и тогда как торжествующая реальность явно описывается предельная мечта нашего визионера о должном состоянии космоса, для убедительности подкрепленная рядом материалистических, но вовсе не безусловных выкладок. А то и уносится он куда-то в необозримость, за миллиарды и миллиарды лет вперед, в финалы и апофеозы активной эволюции, когда уже всемогущее человечество умеет выключать действие существующих природных законов (того же второго закона термодинамики, пророчащего энтропию и «тепловую смерть»), овладевает временем и пространством, метаморфозой вещества и энергии и выходит в лучистое, духовное состояние. Из него оно, впрочем, способно вернуться опять в корпускулярную, вещественную форму, чтобы снова на еще более высокой и пока невообразимой ступени повторить цикл развития, а потом опять вернуться и – до возможного финального божественного, «нирванического» совершенства. Именно такое свое наиболее таимое, «эзотерическое» видение будущего однажды поведал Циолковский Чижевскому в одной из их бесед 1932 г. (запись ее была опубликована только в 1977 г. под названием «Теория космических эр»). Одним словом, у Циолковского необходимо расчленять уровни проникновения его мысли, обусловленные богатой прогностической фантазией, и, чтобы не запутаться, отдавать себе отчет, на каком уровне он промышляет на этот раз. Во вступительной статье к антологии уже было дано в общих чертах то видение кишащего высокоорганизованной жизнью космоса, которое преобладает в философских работах Циолковского. Этим он утешал и землян, предоставленных мучительному саморазвитию: ведь каждому из них, точнее, их бессмертным мозговым атомам выдается шанс попасть в мозг «богов разных степеней», каковыми являются многочисленные или даже неисчислимые небожители, или, точнее, косможители. Наделив прерогативой бессмертия атом, калужский мыслитель не хочет понять тех, кто противится манящим перспективам атомарного бессмертия, кто хотел бы в обещанном блаженном космосе вновь встретить своих близких и любимых, сохранить и в новом существовании тождество своей собственной личности. Циолковский же спокойно и чуть не радостно благословляет их на разрыв и полное беспамятство: «Сейчас вы желаете свидания с умершими, но смерть истребит и эти желания. Недовольство ваше только при жизни – уйдет жизнь, уйдет и оно», В «атомном» трансформизме проявилась его нечувствительность к основной ценности активно-эволюционной мысли – к личности. Оттого в его совершенном космосе как бы атрофировано всё с ней неотъемлемо связанное: богатство межчеловеческих, родственно-любовных отношений, душевное начало – жалость, память, привязанность и, главное, любовь. Любовь, которая в христианском космизме – основа основ, новый принцип преображенного бытия. Ненароком сам Циолковский признается, что периоды жизни, из которых с перерывами несознаваемого небытия составляется единая непрерывность существования, «довольно однообразны: счастье, довольство, сознание Вселенной, сознание своей нескончаемой судьбы, понимание истины, которая есть верный путь к поддержке космоса в блестящем состоянии совершенства». Именно эта «поддержка» и является высшим императивом его космической «научной этики». Не личность с бесконечностью ее внутреннего творческого развития, а космос в целом. Космос и стал для Циолковского воплощением высшей «божественной» реальности, и как восторженный и преданный служитель этой пантеистической религии Космоса, он и построил свою огромную, расцвеченную всеми красками и населенную массой визионерски добытых деталей прекрасную Иллюзию. В этой «религиозной» экзальтации господствует своего рода самовнушение и самотерапия, заклинательная эйфория, питаемая «научной» уверенностью, что во Вселенной царит, за небольшим исключением, высший разум, радость и блаженство, правда достигнутые все же творческим преобразовательным усилием сознательных существ (и тут надо отдать должное мыслителю). ВВЕРХ — 216 —
|