|
Круг будто съежился. Видимо, ребята представили недавно пережитые дни, когда уходили те, с кем вместе мечтали и работали. Утраты юного сердца—это не драмы и даже не трагедии—крушения, катастрофы. Вспомнив лось чувство безысходности, с каким уходил я сам от, школьного крыльца в тот последний март в Ясных Зорях. И снова защемило сердце тоской о навсегда утерянном Видно, ходить мне с ней всю жизнь и, пока дышу слышать голос Славика: «Вы придете сегодня?» — Представляете, уходят, уходят...—вздохнул Саш Беляев, плотно скроенный крепыш, один из самых юных наших товарищей. Он вместе со своими друзьями Васей Дубенко и Олегом Сапельняком перешел в пятый класса Хоть бы уж сразу, а то тянутся по одному. Один идет ты ждешь, кто следующий. А я стою и думаю: «А если все уйдут!» Смотрю на Ваську. А он злой какой-то. Вижу: «Нет, Вася не уйдет, значит, уже двое есть». — Да, конечно! Ты да Кораблев—два героя на весь лагерь!—сквозь слезы засмеялась Малетина. — А Кондратенко подбивал и нас уйти: «Пошли, хлопцы, пока комары не сожрали. Пусть тут энтузиасты вкалывают». — Ух, как я хотел ему врезать!—сжал кулаки Люлин.—Да Ратушная помешала. — Нам еще драки не хватало!—упрекнула его черноглазая Галя Ратушная.—Была бы пища для новых сплетен. — А потом собрались все к вечеру. Сидим у костра, на душе тяжело, и так плакать хочется,—задумчиво вороша палочкой золу, впервые подала голос Люда Байдикова. — А вчера, когда зашли все в нашу палатку,—почти шепотом проговорила Галя Щетинина,—я давай всех считать. Насчитала пятнадцать. И страшно стало. — Да, ждать было не очень... Если бы хоть работа была. — А я вам сколько раз говорил: «Давайте работать!»— неожиданно почти закричал Стрельцов. Все. будто обрадовавшись разрядке, засмеялись. В костер подбросили веток. Пламя вспыхнуло с новой силой. — Михаил Петрович! А если бы вы не добились денег, вы бы уехали от нас? Мне показалось, костер прекратил гудение: такая наступила тишина. Ребята с напряженным ожиданием вглядывались в меня. — Да я же и приехал без денег! Как странно иногда переворачивает жизнь наши чувства. Неприятная новость будто сняла запруды в душе. Стало легко дышать, смотреть и слушать. И когда на вопрос не в пример всем нам сохраняющего благоразумие Кораблева: «Что же делать?»—я ответил: «Работать!», мы во всю мощь легких закричали: «Ура!» Это была отчаянная бесшабашность, мальчишество. Но в те минуты мы не сомневались: все теперь будет, и деньги, и материалы, и официальные решения. Мы верили в справедливость. И потому чувствовали себя легко и радостно. Мы знали, что не только здание будет подготовлено к первому сентября, но и жизнь наша пойдет по-другому. Радовались, что не ушли, не сдались, остались верными друг другу и мечте. Радовались открытию в себе хорошего, настоящего. Радовались костру и звездам, лесу и озеру. Радовались, как радуется человек открывшейся, перед ним безбрежности жизни, непобедимости стремления к красоте. И радовались не зря. Когда решение об эксперименте было принято, мы выиграли не просто время—первую битву за коллектив, заложив в его фундамент бесценное качество: веру в возможности человека, красоту его духа. — 95 —
|