|
3. Естественные знаки, по природе своей не предназначенные быть знаками, являются обременительными, громоздкими, неподходящими, неподчиняющимися. Необходимо поэтому для высшего развития мысли, чтобы существовали преднамеренные знаки. Речь удовлетворяет этому требованию. Жесты, звуки, писаные и печатные знаки являются чисто физическими существованиями, но их природное значение намерено подчиняется значению, которое они приобретают, как выражения понятий. 1. Прямое или чувственное значение слабых звуков или мелких написанных или напечатанных знаков очень невелико. Вследствие этого внимание не отвлекается от их изобразительной функции. 2. Их возникновение находится под нашим непосредственным контролем, так что они могут быть вызваны по мере надобности. Если мы можем сказать слово дождь, то нам нет надобности ждать какого-нибудь физического предвестника дождя, чтобы двинуть мысль в этом направлении. Мы не можем создать облака, но мы можем создать звук, а звук, как знак понятия, может достигнуть той же цели, как и облако. 3. Произвольные знаки языка подходящи и удобны для обращения. Они сжаты, переносны и тонки. Пока мы живем, мы дышим, и изменения, — при помощи мускулов рта и горла, — объема и свойства воздуха просты, легки и подчиняются беспредельному контролю. Положение тела и движения руки также употребляются как знаки, но они грубы и трудно управляемы по сравнению с изменениями дыхания при издавании звуков. Не удивительно, что устная речь была выбрана как главный материал для преднамеренных умственных знаков. Звуки нежные, утонченные и легко изменяющиеся преходящи. Этому недостатку идет навстречу система писаных и печатных слов. Litera scripta manet. Держа в уме тесную связь понятий и знаков (или языка), мы можем подробнее отметить, что делает язык (1) для отдельных значений или понятий и (2) для организации понятий. 1. Отдельные значения или понятия. Словесный знак (а) выбирает, отвлекает значение или понятие из того, что иначе является смутным потоком и пятном (см. гл. IX); (b) он удерживает, регистрирует, сохраняет понятие, прилагает его, когда и (с) нужно для понимания других вещей. Комбинируя эти различные функции в смесь метафор, мы можем сказать, что лингвистический знак есть защита, ярлык, проводник — все сразу. Каждый испытал, что если узнать соответствующее название того, что было туманно и смутно, то все становится ясным и кристаллизуется. Какое-нибудь понятие кажется почти достигнутым, но ускользает, оно отказывается вылиться в определенную форму, связывание со словом каким-то образом (но как, это почти невозможно сказать) ставит границы вокруг понятия, извлекает его из пустоты, выдвигает как самостоятельную сущность. Когда Эмерсон сказал, что он почти предпочел бы знать истинное название вещи, название, данное поэтом, чем знать самую вещь, он, вероятно, имел в виду эту озаряющую и освещающую функцию языка. Наслаждение, которое дети получают, спрашивая и выучивая названия окружающих вещей, указывает, что понятия стали для них конкретными индивидуумами, что их отношение к вещам перешло из физического в интеллектуальный уровень. Едва ли удивительно, что дикари приписывают словам магическое действие. Назвать что-либо значит пожаловать ему титул, удостоить и воздать честь, возведя из чисто физического существования в отдельное и постоянное понятие. Знать названия людей и вещей и быть в состоянии оперировать с этими названиями значит по учению дикарей владеть их достоинством и силой, господствовать над ними. (b) Вещи приходят и уходят или мы приходим и уходим, и во всяком случае вещи ускользают от нашего наблюдения. — 96 —
|