Пути в незнаемое. Сборник двадцатый

2

Люди моего поколения, те, кому сейчас под шестьдесят, мало читали Хлебникова. Его считали понаслышке трудным, сложным, малопонятным. Мне повезло. Знание его стихов и удивительного в нем самом началось в детстве благодаря моему отцу — писателю Всеволоду Иванову. В том же 1985 году отмечали его 90-летие. Значит, он был моложе Хлебникова на 10 лет. Но когда он приехал в Петроград из Сибири после гражданской войны и для него литературная деятельность только начиналась, Хлебникова уже не стало. Друг Всеволода Иванова Тынянов, писатель и филолог, был одним из первых наших литературоведов, всерьез занявшихся Хлебниковым, его рукописным наследием. По комнатам нашей квартиры до войны кочевало пятитомное собрание сочинений Хлебникова, вышедшее в тридцатые годы в издательстве писателей в Ленинграде со вступительной статьей Тынянова (недавно переизданной у нас, а в ФРГ и все собрание Хлебникова переиздано фототипически). Это издание читали члены нашей семьи разных возрастов, оттого и я рано познакомился с пятью томами. А когда мне было одиннадцать лет, при мне отец стал жадно читать только что выпущенный Н. И. Харджиевым том «Неизданного Хлебникова». Особенно понравившиеся ему стихи он читал вслух. Он произнес конец короткого стихотворения:

Где, как волосы девицыны,

Плещут реки, там, в Царицыне,

Для неведомой судьбы,

для неведомого боя,

Нагибалися дубы

нам ненужной тетивою.

В пеший полк 93-й

Я погиб, как гибнут дети.

Отец добавил, что особенно хороши у Хлебникова такие стихи, как это последнее двустишие. Потом я узнал, в каких обстоятельствах в 1916 году у Хлебникова оно вырвалось. Он попал в армию, где, как писал несколькими месяцами позже Кульбину[15], испытал «ад перевоплощения поэта в лишенное разума животное, с которым говорят языком конюхов, а в виде ласки так затягивают пояс на животе, упираясь в него коленом, что спирает дыхание, где ударом в подбородок заставляли меня и моих товарищей держать голову выше и смотреть веселее, где я становлюсь точкой встречи лучей ненависти… Шаги, приказания, убийство моего ритма делают меня безумным к концу вечерних занятий, и я совершенно не помню правой и левой ноги. Кроме того, в силу углубленности я совершенно лишен возможности достаточно быстро и точно повиноваться». В те годы в Хлебникове нарастала ненависть к войне, которой пронизаны последние его произведения.