Великий и ужасный

— Если это хоть немного тебя успокоит, можешь считать, что ты сдохнешь от руки дворянина, не будь на моём гербе три пивные кружки, — рассмеялся худощавый победитель.

— Я истекаю кровью. Неужто в тебе нет ни капли жалости?! — взмолился умирающий.

— У тебя ещё хватит крови на расплату в аду! Пепел Фландрии стучит в моём сердце. Будь здоров! Когда ты окоченеешь, я брошу твой труп рыбам на прокорм, а пока лежи тут и думай, зачем Господь создал море, если фламандцы всё равно сделали берега.

Так он сказал и стал медленно спускаться вниз, предоставив врага его совести и божьему суду.

— Неле! Я вернулся! — весело крикнул он с порога.

Молодая женщина обернулась. Победитель раскрыл объятия — а она, плача навзрыд кинулась к мужу на шею и сказала:

— Тиль! Ты больше никогда не уйдёшь, родной мой?

Он молча поцеловал её в самые уста.

— Куда ты? — спросила его жена, высвобождая губы.

— И я снова должен идти, моя милая, — отвечал он.

— И опять без меня? — спросила она.

— Да, — ответил он, помедлив.

— А ты не подумал о том, что я устала веками ждать тебя, глупый. Что всему наступает конец, и пора хоть немного пожить для себя? — спросила она. — Иногда мне кажется, мы не найдем покоя, мы обречены пережить раз за разом наших друзей, нам всегда расставаться. Тебе — уходить, а мне — оставаться.

— Ненаглядная ты моя, милая Неле! Потерпи ещё немного, век, другой, — улыбнулся названный Тилем, — Ты же видишь, снова война. Снова грязь и кровь… — внушал он, гладя чудные Нелины волосы. — Ты не тревожься, ведь у меня шкура железная.

— Какая глупость, — возразила ему жена. — На тебе просто кожаная куртка; под ней твое тело, а оно, так же точно как и у меня, уязвимо. Если тебя cнова ранят, кто за тобой будет ходить? Ты истечёшь кровью на поле брани, так не раз случалось, я должна быть с тобой, любимый.

— Пустяки! — возразил он, — Я привык получать пули в спину, такие не берут меня, привык глотать яд, и даже старая добрая верёвка уже не лезет на шею. Я привык, — повторил он. — И потом, если ты пойдёшь, то я останусь сам, и милого твоему сердцу муженька назовут трусом.

И он снова впился в её дрожащие губки, и нельзя уже было понять — смеётся ли она, или по-прежнему плачет.

Наконец, он ушёл, ушёл в который раз, распевая одну из вечных своих песенок, и когда он спел последнюю — этого никогда никто не узнает. А она снова осталась одна, ждать его, как было четыреста лет подряд, и так будет впредь.

Всегда важно, чтобы тебя кто-то ждал, пусть даже целую вечность, будь ты сам Уленшпигель — дух свободных фламандцев. И горе тем мужчинам, у кого нет такой Женщины, как Неле — сердце милой Фландрии.