Только не говори маме. История одного предательства

Я быстро села. Нагнувшись, чтобы взять с пола одежду, я увидела его сморщенный пенис; с его кончика свисал маленький серо-белый резиновый шарик. Резкой волной подступила тошнота, и я бросилась в туалет, извергнув в унитаз горячую рвоту, которая обожгла мое горло. Почувствовав, что внутри ничего не осталось, я, не дожидаясь, пока закипит кастрюля, налила в ванну холодной воды.

Взглянув на себя в зеркало, я увидела бледное лицо, мокрые от слез глаза и красные пятна на подбородке и шее. Я долго мылась, но его запах, казалось, насквозь пропитал мою кожу, и я решила, что он останется вечным пятном на моем теле.

Счастливый храп доносился из родительской спальни, когда я спускалась по лестнице. Это означало, что у меня будет возможность смыться из дома.

Открыв дверь и глотнув свежего воздуха, я выпустила Джуди. Сев на траву, я обняла ее за шею, прижалась щекой к ее голове и дала волю слезам. Джуди, чувствуя мое отчаяние, облизывала мне лицо теплым языком, выказывая свою любовь. Это было так не похоже на слюнявые поцелуи отца.

– Когда же это кончится? – безнадежно спрашивала я себя.

Чувствуя, что мне невыносимо находиться рядом с ним, я села на велосипед, свою первую крупную покупку на самостоятельно заработанные деньги, которая еще совсем недавно наполняла меня гордостью, и равнодушно покатила по улице. Я бесцельно крутила педали, пока улицы с домами не сменились полями. Дважды мне пришлось останавливаться, оставляя велосипед у обочины, когда тошнотворный ком подступал к горлу, и я заставляла себя вновь и вновь извергать рвотную массу, пока слезы не выступали на глазах.

Остаток дня я просидела в поле, опустошенная и разбитая, а потом нехотя поехала обратно, чтобы к приходу матери управиться с домашними делами.

Глава 22

Я была уверена, что заболела. Тошнота подкатывала каждое утро, как только я просыпалась. Встав с постели, я первым делом бежала в туалет, и меня рвало до полного обезвоживания. За ночь мои волосы становились мокрыми от пота. Капли влаги выступали на лбу и над верхней губой, а тело дрожало в ознобе. Во мне зарождался страх, предчувствие неминуемой смерти, потому что с каждым днем мое тело становилось тяжелее и одновременно слабее. Было больно дотронуться до грудей, желудок отвергал всякую пищу и при этом раздувался, как будто от голода. Пояс новых брюк теперь впивался в меня, оставляя на коже красные полосы.

Мать неизменно начинала злиться, стоило мне просто оказаться рядом, в то время как отцовский взгляд следил за каждым моим движением. По вечерам, когда он уходил на работу, наступало тягостное молчание, пока однажды мать наконец не призналась в том, что знает о моей болезни.