|
лишними в его партитурах. -- Слишком густая оркестровка, растрачено слишком много материала, -- покачал головой Моцарт. И сразу затем мы увидели Рихарда Вагнера, который шагал во главе столь же несметных полчищ, и почувствовали, какая изматывающая обуза для него -- эти тяжелые тысячи. Он тоже, мы видели, брел усталой походкой страдальца. -- Во времена моей юности, -- заметил я грустно, -- оба эти музыканта считались предельно противоположными друг другу. Моцарт засмеялся. -- Да, это всегда так. Если взглянуть с некоторого расстояния, то такие противоположности обычно все ближе сходятся. Густая оркестровка не была, кстати, личной ошибкой Вагнера и Брамса, она была заблужденьем их времени. -- Что? И за это они должны так тяжко поплатиться? -- воскликнул я обвиняюще. -- Разумеется. Дело идет по инстанциям. Лишь после того как они погасят долг своего времени, выяснится, осталось ли еще столько личных долгов, чтобы стоило взыскивать их. -- Но они же оба в этом не виноваты! -- Конечно, нет. Не виноваты они и в том, что Адам съел яблоко, а платить за это должны. -- Но это ужасно. -- Конечно. Жизнь всегда ужасна. Мы не виноваты, и все-таки мы в ответе. Родился -- и уже виноват. Странно же вас учили закону Божьему, если вы этого не знали. Я почувствовал себя довольно несчастным. Я увидел, как сам я, смертельно усталый странник, бреду по пустыне того света, нагруженный множеством ненужных книг, которые я написал, всеми этими статьями, всеми этими литературными заметками, а за мной следуют полчища наборщиков, которые должны были над ними трудиться, полчища читателей, которые должны были все это проглотить. Боже мой! А ведь, кроме того, были еще Адам, и яблоко, и весь остальной первородный грех. Все это, значит, — 199 —
|