|
мечтательно расслабившегося в это время профессора, активизировалась, -- надо делать дело! -- подвижно и решительно заявила она. -- Идем, Василий Федорович. -- Скажи, Виктория, ты довольна своим по-ложением? -- не обращая внимания на активизацию Юсман, холодно проговорил Аршиинкин-Мертвяк. Оставаясь теперь сидеть неподвижным и даже еще спокойнее в голосе, он будто придержал своим вопросом подвижность Виктории. -- Ты... имеешь ввиду... -- призадумалась она, -- мое женское положение? -- Да. -- Я всегда к этому стремилась. Мое приобретение -- это всегда была и есть я сама. -- Счастливая ты. -- А разве ты не имеешь, то, что хотел? -- Кажется, уже не имею. -- Не понимаю тебя. Сожалеешь? -- Сейчас... Да. Но не о том, что получил возможность, а о том, что не могу возвратить ее. -- Удивительно. Стремился и стал. Зачем же терять? -- Да. Я стремился. Да. Приобрел. Ну, почему же такая клейкость человеческой судьбы!? Нет, я не хочу и не принимаю такое! -- Мне тебя жаль. Ты как ребенок: поигрался, познал и хочешь отдать. Но это настоящие игры, Василий Федорович, с болью и кровью, среди людей не принято иначе. -- Знаю. И это меня мучает. Как много и бы-стро мы могли бы узнать и познать и покаяться и идти дальше, если бы... -- Можно было бы играться и отдавать? -- уточнила Юсман. -- Да. Играться! Именно так! С детским во-сторгом отдаваться соблазну желания и отходить от него, отпускать для другого. Я чувствую, я понимаю, что не может больше так продолжаться на Земле: человека поглощает желание или множество таковых, и он -- не успевает, не может освоить из них, хотя бы те, которые видит и хочет иметь... Почему, почему, ему, человеку, постоянно приходится исподволь коситься на желаемое, страдать о близости с ним, но иметь его, в лучшем случае, — 168 —
|