Смерть как перемена жизни

Я философию постиг,

Я стал юристом, стал врачом,

Увы, с усердьем и трудом

И в богословье я проник,

но всё ж остался дураком,

не стал умней я с этих пор…

Люди самодовольно заявляют: он окончил все четыре факультета, но не добился успеха в жизни и усомнился, отчаялся во всём знании. — Особенно у актёров часто возникает чувство, что они должны с презрением относиться к этим четырём факультетам. Однако это место не представляет собой чего–то характерного, специфически гётевского, важного, это всего лишь вступление, затакт. В эпоху Гёте так говорили многие люди. Поскольку там, где в Фаусте выступает гётевское начало, дело обстоит иначе. Это место, где Фауст берёт в руки книгу Нострадамуса и сначала разглядывает в ней знак Макрокосма. Этот знак отображает то, каким образом человек включён в целый Макрокосм. Как связан его дух с Мировым Духом, его душа — с Мировой Душой, его физическая природа — с физически началом мира, — это отображено в величественном образе переливающихся друг в друга мировых ковшей, сосудов, — планет и Солнца со стоящими за ними иерархиями. Но Фауст обращается к себе со словами: «Какое зрелище! Лишь зрелище, увы!». Он видит картину, зрелище. Почему? Потому, что в этот момент ему хотелось бы в один миг охватить, постичь мировые тайны. Но это можно осуществить только в течение целой человеческой жизни, поскольку такое постижение даёт физический мир, всё развитие. Познание же вообще, как таковое, может дать только образы, картины (Die Erkenntnis kann nur Bilder geben ). И вот затем он обращается к знаку микрокосма. Здесь он встречается уже не Духом Макрокосмоса, но только с Духом Земли. Дух Земли даёт то, что охватывает на Земле историю, человеческое начало.

В потоках жизни, в буре деяний

Я поднимаюсь, я опускаюсь,

Тку здесь и там…

Фауст ищет самопознания с помощью Духа Земли, а познание мира (Макрокосма ) он отвергает. В этом и состоит гётевское начало, тут начинается гётевское. Прежде шёл затакт. Гёте в самом деле был в своей юности таков, он не шёл дальше выраженного в следующих словах: всё, что относится к Макрокосму, даёт мне всего лишь образ, картину, тут мы не можем проникнуть внутрь. Лишь, исходя изнутри наружу, могу я разрешить загадку жизни. На это Дух Земли, то есть Дух самопознания, говорит ему:

Ты подобен лишь тому духу, которого ты постиг. Не Мне.

(Ты равен лишь тому, кого ты постигаешь, не Мне) (Холодковский )

И вот тут Фауст терпит крах. Так какому же Духу подобен он? Видите ли, это место в «Фаусте» даёт нам возможность познакомиться с поэтом, который не теоретизирует! Здесь нет теории, здесь вы имеете дело с поэтом, который в живой, художественной форме отображает реальность. Проверьте сами: «ты подобен лишь тому духу, которого ты постиг, не Мне!». Стучат: входит Вагнер. Вот и ответ: ты подобен Вагнеру, не Мне!». Это место в «Фаусте» следовало бы особенно изучать. На сцене это не следовало бы изображать так, как это делают обычно; Фауст — человек, стремящийся лишь к идеалам, который стремится вверх, к высотам духа, на что он, безусловно имеет право, а затем сюда же ковыляет Вагнер. Если бы это стал изображать я, я сделал бы так, что Вагнер является в маске Фауста, оба имеют один и тот же облик, поскольку Фаусту было указано: смотри, вот твоё подобие, твой точный образ, ты не дальше, чем он! — И то, что говорит при этом Вагнер, замкнуто в пределах одной и той же личности; то, что говорит Фауст — это, в сущности, голос его стремлений, его тоски. Но те, кто объясняет Фауста, и люди вообще, хотят сделать эти вещи как можно более удобными. Охотно цитируют: «чувство — это всё, имя — всего лишь звук и дым», несмотря на то, что Фауст предназначает это шестнадцатилетней девушке. Итак, мудрость «премудрого пескаря», мудрость «жареной рыбы», драпируется под «философскую мудрость». И тут навстречу Фаусту выступает Вагнер, выступает ради своего самопознания, — как было сказано, я это приводил в маленькой книжке, — но Фауст, тем не менее, соприкоснулся с Духом. Ему является Дух Земли, он вступил в духовный мир, ему надо бы двигаться дальше, он должен самостоятельно наверстать то, что упустил до сорока лет. Фаусту сорок лет, когда он выступает в начале поэмы. Да, он должен наверстать, чего ещё не сделал, чем не занимался: Библией. Своего рода ретроспективный обзор об упущенной юности предпринимает он. Затем к нему подступает самопознание иного рода: Мефистофель. После самопознания в связи с Вагнером, это, опять–таки другое самопознанье. При этом выступает нечто своеобразное. В девяностые годы, в 1797 г. Шиллер побуждал Гёте продолжить своего «Фауста». В 1797 г. Гёте было сорок восемь лет. Это снова важный момент, важный временной пункт. Семь раз по семь — это сорок девять, это тот временной пункт, когда человек, пройдя от особенного развития Самодуха, переходит к развитию Жизнедуха. Шиллер подталкивал. Люди же объясняют это просто. Минор, который написал интересную книгу о Гёте, считал: Гёте достиг такого возраста, когда он уже не был способен писать стихи. — Но представьте себе, если бы это было так, он никогда не дописал бы своего «Фауста»! Он никогда не смог бы изобразить жизнь человека в почтенном возрасте, а Фауст всё же достиг почтенного возраста! Гёте приблизился к тому возрасту, о котором древние индусы говорили: теперь человек достиг того возраста, когда он может подняться в Царство Отца, может постепенно подниматься вверх, к глубоким тайнам духовной жизни. — Тут Гёте достойным внимания образом встречает своего Мефистофеля.