|
Сегодня у сестры Джеммы, то есть у сестры Амадеус, будет брачная ночь. Что она об этом думает сейчас? Что она испытывает? Будут ли Божественные объятия столь же уютными, как человеческие? Важная глава в ее жизни закончилась, начиналась новая. И в моей жизни тоже начиналась новая глава. Предыдущая была полна событий; я не могу представить, что следующая будет столь же волнующей. Я постаралась заглянуть в будущее, постаралась вообразить себя, смотрящую назад на этот самый момент – когда я стою на этом балконе с бокалом в руке, почти полным. Откуда я буду смотреть назад? Из Чикаго? Из Техаса? Из Флоренции? Буду ли я смотреть назад, сидя за обеденным столом в своей гостиной в окружении мужа, детей, собак? Или я буду сидеть одна в съемной комнате? Я напрягла глаза, но не смогла заглянуть дальше, чем в долину под моими ногами. * * *Я провела остаток дня за чашкой чая, отвечая на письма, сидя боком в своем удобном кресле, опираясь спиной об один подлокотник и с ногами поверх другого. Чернила ложились в гладкую ровную линию из‑под пера авторучки «Монблан». Мое флорентийское перо, которое было правильного размера, принимало чернила без растяжки строки. Иногда я собиралась с мыслями, смотрела из окна на площадь, вернувшуюся к обычной жизни. Машинное масло было отчищено с фасадов домов, все магазины снова открылись; опять появились туристы и покупали сумки, ремни, кошельки, кожаные жакеты и даже кожаные штаны. Старик, с которым часто останавливался поговорить Сандро, сидел на том же месте – у подножия статуи Данте – и время от времени, когда кто‑нибудь новый приближался к нему, я видела, как он делает все те же таинственные жесты: его рука клевала, словно птица, горло, а затем уходила под ребра, как будто кто‑то зачерпывал мороженое, которое было очень твердым. В конце концов мое любопытство взяло вверх. Я должна была знать, в чем смысл этого жеста. У меня было ощущение, что он означает что‑то очень важное, имеющее отношение ко мне. Я надела туфли, закрыла за собой дверь и целенаправленно пересекла площадь. Когда я показала ему жест и спросила, что это значит, он был крайне удивлен. – Вы перенесли такую же операцию, синьорина? – воскликнул он грубым шепотом. – Но вы слишком молоды, чтобы у вас был рак горла. Хватит жестов. Сколько раз меня еще надо одурачить, прежде, чем я научусь? А может быть, я никогда не научусь. Может быть, я не хочу. Я посмотрела вокруг: на магазины кожи, рестораны, бары, на мраморный фасад Сайта Кроче, на monte di pieta, где я выкупала подарки Сандро из ломбарда, на статую Данте, возвышающуюся надо мной, на молодого парня, стоящего с вытянутыми руками, которые сплошь обсели голуби, и ждущего, когда его сфотографирует отец. Площади наделены смыслом, как океаны, и перекрестки дорог, и реки. Что мне все‑таки нравится в площадях – это то, что они уходят от метафоры «жизнь‑путешествие». Площадь – это микрокосмос, а не способ добраться от одного места до другого. В площади нет цели, нет пункта назначения. Это место, чтобы быть, а не просто какое‑то любое место. Из всех мест, в которых я могла бы быть в 7:34 вечера 20 июня 1967 года, я бы хотела быть именно здесь. — 212 —
|