|
Я знала, что он пытался обмануть меня, но это не имело значения. Не имело значения, что Священный высший суд Римско‑католической церкви собирался отложить аннулирование брака еще на год; не имело значения, что время от времени у него не вставал (на самом деле иногда было приятно просто прижаться друг к другу); не имело значения, что бизнесмен из него вышел никудышный, – мы бы справились. По крайней мере, ни одна из этих вещей не имела для меня значения. И потом, когда мы вернулись во Флоренцию, он нервничал по поводу strappo. Но я была уверена, что мы созданы друг для друга и что он был готов вот‑вот заговорить на эту тему тогда в Бадиа, когда постукивал по intoiiaco на заднике фресок Лодовичи, настолько уверена, что уже собиралась сказать ему это сама. Но что‑то меня сдерживало, и я промолчала. И теперь, как атлет, чья роковая ошибка стоила ему выигрыша, я продолжала прокручивать тот момент в своем сознании, снова и снова, когда лежала в постели Сандро, на грязных простынях, и читала «Эмму»,[155] взятую в библиотеке Американской церкви. Я была сыта Италией по горло – под самый подбородок; мне хотелось убежать. Мне нужна была английская природа, нужны были английские фермерские домики и приходы, дружелюбные чудаки вроде мистера Вудхауза, здравомыслящие люди, как семья Вестонов; мне нужен был ясный мир, четко организованный в ряд значимых социальных и космических иерархии. Я не выходила из дома, не одевалась. Я не мыла голову и не чистила зубы. В доме почти не было еды, так как мы в основном питались в дорогих тратториях и ресторанах, где Сандро всегда оставлял щедрые чаевые официантам, при этом ему практически никогда не приходилось платить за еду по счетам. Но я была не голодна. Мне вполне хватало имевшихся полкило спагетти, пары банок томатной пасты, дюжины яиц и половины батона pane toscano, настолько черствого, что приходилось размачивать его в горячем чае. Зеркало Сандро я развернула лицом к стене, чтобы не видеть себя, когда входила и выходила из спальни. На моем рабочем месте в передней части гостиной все осталось как прежде, и иногда я садилась на оранжевый ящик и играла со своими инструментами; я складывала листы бумаги в тетради при помощи костяного скоросшивателя; я открывала утолки при помощи ножа Opinel; я пропускала кусочки кожи через старую обложку от «Preghiere cris?ane», чтобы сделать что‑то наподобие коллажа. Я просматривала свои рабочие записи, повторяя процесс реставрации в своем воображении. Я бы горевала еще дольше, но не могла себе этого позволить. От денег, которые мне дал Сандро, осталось тридцать тысяч лир – меньше двадцати долларов. И конечно же, мой билет «Исландских авиалиний» до Чикаго. К концу недели еда закончилась. Я могла либо… или я могла… я не была уверена, что я могла бы сделать. — 168 —
|