— А, вот это пока что неясно… На этом-то мы все и спотыкаемся… Совершенно понятно, что надо учить ребят общественному творчеству… Но на чем? На каком материале? И как это все организовать, как придумать, чтобы необходимость мыслить, сочинять, импровизировать была у всех? Потребности такой у них нет. Нужно, чтобы появилась необходимость! И тут на первый план выступает методика… Да-да, всеми осмеянная методика, та самая, от которой у всех скулы воротит со скуки… Я бы сейчас сказал, как Костя любит говорить: хватит болтать! Хватит нам болтать о любви к детям, о воспитании нравственности, о том и о сем! Уже давно все знают, что детей надо любить, а хорошая нравственность — это хорошо. Нам нужна методика как эту высокую нравственность реально добыть? Собраниями, вроде того, с Фокиным? Нет? Ах, нет? Ну тогда давайте серьезно искать нечто более эффективное… — И Каштанов повернулся к ребятам: — Ну как? Есть еще порох в пороховницах? Или весь на мэйкапар израсходовали? * * *Чувствую и предвижу, что на этом месте даже самый благосклонный читатель затоскует. Методика! Литературы ли это дело — о методике и методистах рассказывать? Нехудожественно. Рассказали бы о столкновениях характеров, о драмах, о любви, наконец, о возвышенной романтической любви! Или, скажем, высмеяли бы кого-нибудь — ну хоть Романа Багаева, явного спекулянта и дурного человека. Посмейтесь над ним, и мы с вами, автор, посмеемся — мы так любим смешное! К тому же тип социально вредный, это сразу видно, так что наш смех будет еще и благородным — как хорошо! А еще лучше — напишите что-нибудь сказочное. В наше время все любят сказки! Все уважающие себя люди пишут сказки и создают мифы! Где сказка, где чудо там и поэзия. А вы что предлагаете нам? Методику? Какое чудо в методике? Какая сказка? Простите меня, читатель. Что хотите обо мне думайте, а все-таки скажу: люблю умную методику. Методика, технология — это про то, как что-то делается. Люблю узнавать, как делаются хорошие вещи и как делается хорошая жизнь! Хорошая жизнь — вот поэзия и чудо. Каштанова можно любить или не любить, понимать или не понимать, но у меня он вызывает уважение хотя бы оттого, что перед ним мучительный вопрос — «как?», и один бог у него — методика, и один свет — реальное дело, которое привело бы темноватых его ребятишек к пониманию лучшей жизни и вере в эту лучшую жизнь. И все-таки, боясь утомить читателя, я не стану слишком подробно рассказывать об однодневной коммуне, которую изобрела куча мала и которую потом детально разрабатывали почти всем классом. Не буду рассказывать, как однажды в воскресное утро, очень раннее утро, ребята собрались и отправились на завод, где им досталось разбивать кладку из огнестойкого шамотного кирпича, побывавшего в печи обжига; как они разбились на три группы и орудовали ломами, а девочки складывали кирпич. И как само собой началось соревнование — кто быстрее освободит свою тележку от шамотного этого обгорелого кирпича; и как почти сразу неизвестно кем пущено было слово «шамонь», полюбившееся так, что уже говорили: «Видела бы мамочка, как я шамоню». Толик Зверев вычислял, сколько они нашамонили, а Керунда, Боша, Гоша, Проша и Сева ворчали: «Это все Кострома придумал, шамонь эту, больше всех ему нужно». Ничего рассказывать не буду — работать, да еще вместе, да через несколько минут еще ломать, а не строить — куда интереснее, чем читать о работе. — 77 —
|