— Мнения определились, — холодно сказал Миша Логинов, председатель. Приступим к голосованию. * * *И все-таки Елена Васильевна не выдержала и, когда уже стало темнеть, бросилась из учительской на третий этаж, где шло собрание. Каштанов — за ней, и оба остановились в коридоре, потому что дверь кабинета литературы распахнулась: вышли Фокин, Роман, за ними остальные. Так они и встретились, Каштановы и их класс, как чужие. За эти три часа девятиклассники совсем забыли про своих учителей, будто их и не было вовсе. Каштанова сразу это заметила: чужие! Нет, нельзя было оставлять их одних, нельзя детей одних оставлять, особенно когда несчастье. Ничем бы она им не помешала, но не было бы сейчас этой серой пелены на лицах. И почему заплакано лицо у Гали Полетаевой? И где Костя Костромин? Ушел? Что с Леней Лапшиным случилось, почему он чуть не бегом побежал от них? Фокин шагнул навстречу: — Если вас интересует, могу сообщить: предложено удалиться из комсомола… Так сказать, выйти вон… — Он слегка поклонился и прошел между расступившимися Каштановыми. — Исключили? — переспросил Алексей Алексеевич. — Вы правильно поняли, — насмешливо сказал Роман и пошел за Фокиным. — Всю жизнь искалечили человеку! — выкрикнула Галя Полетаева. Каштанов поджал губы, спокойно посмотрел ребятам в глаза и позвал Фокина: — Подойди на минутку. А что бы ты хотел, Володя? Чтобы тебя простили? Оказали тебе милость? Чтобы ты сейчас пожимал всем руки и говорил «спасибо»? — Это всё слова, Алексей Алексеевич. — Фокин смотрел на Каштанова пристально. — Но между прочим, мамаша Медведева в милицию подает. — Если будет суд, то я твоим защитником выступать не стану. — А я пока что не нанимал вас в защитники, — ответил Фокин. Елена Васильевна внутренне ахнула. Что он делает, Алеша, он навсегда испортит ее отношения с классом! — Я могу сообщить тебе нечто более грустное, — спокойно продолжал Каштанов, не обращая внимания на Фокина. — Тебя будут исключать отовсюду и из института, и из Союза художников, если примут когда-нибудь, отовсюду. — Это почему же? — За талант тебя будут всюду принимать, а за человеческие качества исключать. — Это почему же? — еще тише спросил Фокин. — Почему? — Каштанов оглянулся. Весь класс стоял вокруг него. — Потому что ты да и, по-моему, все вы, ребята… Вы все не благоговеете перед жизнью. Вы не цените жизнь как таковую — ни чужую жизнь, ни свою… Я не о будущем говорю, что там будущее! Я говорю просто о жизни, вот, — и Каштанов вдруг выдохнул, — ха! Видите? Живой… — Он протянул вперед руки и ущипнул себя за пальцы. — Видите? Живой… Живому больно… Саше Медведеву сейчас одиноко и больно, и еще счастье, что он жив, дышит и может ущипнуть себя за руку, вот, — и Каштанов повторил свой странный жест, чтобы обозначить, что такое — живой. — 40 —
|