|
И это – неполная (не вполне) духовность. П. ч. бесплотность, бестелесность, плоскостность – еще не всегда есть духовность. В общем: нудно это, тоска, «высше-математическая» лирика, преждевременная обобщенность… зеленая (а не «мировая»). Гоголь – творец и участник (т. е. он же и воспринимающий им увиденное: масса оттенков, и главный, быть может, его удивленность видимым и изображаемым. Чувствуется неразрывность между: видит – «изображает», «синхронность» зрения и слов; все это и значит: творец-участник… (Так – в игре детской. А эта нация вообще не способна к игре.) Шагал – безучастен. Так безучастен автор (скульптор) посмертной маски: маска (гипсовая) Пушкина, Гоголя… У него – формула (мира, человеко-быта и т. д.): у Гоголя – отнюдь! – игра, видение и необдуманность воплощения. Его удивленность чаще всего вызывает смех, п. ч. мы не верим, что это – правда. (Он один знал, что у него нет воображения.) Он – случаен, а не нарочит. Это значит: сам не знал, что оно (увиденное) – такое… А Шагал знает – больше Господа Бога. И оттого его «тоска» вызывает скуку. Его «карнавал» картонен; а у Гоголя очень рукой хочется попробовать эту – никакую не условность, а чистую правду и быль, которая НАМ кажется фантастикой». * * * «15 марта 1978 г. Стасик! Вот что еще забыла: если Вы не исправите Шагала, наступит самое худшее – непременно: Вам никто (светло-сильный) не поверит, что Вы так думаете, т. е. равняете его с Гоголем, а решат: 1) либо Вы испугались (после дискуссии), 2) либо используете это (параллель невероятную) как тактический прием, «хитрость»… И то и другое, конечно, плохо. И я Вам просто ручаюсь: в искренность этого Вашего мнения никто не поверит. (Ибо воистину Вы не так глупы!) Вот почему – еще – я так настаиваю… Что до сноски о «традиции», надо, конечно, не обессмыслить мою – на Вас: что Вы «сделали разумную попытку остановить поименное дробление традиции»… Если бы я была уверена, что мне дадут в конце года слово, я написала бы сама о возможностях «бытового» или «рабочего» словоупотребления. Я думала об этом и раньше, но так не хватало мне места для главного, что и не написала об этом… Я не уверена, что это слово мне дадут. Я могу сказать и вообще: сторонников у моей статьи чрезвычайно мало. Гробово молчат даже те люди, которым я сама, по их просьбе, послала журнал[114]. Уже прошло много времени, и ясно, что они молчат сознательно. (Сюда относится, кстати, как я и думала, и Евтушенко.) Есть одиночные очень пылкие мнения – хорошие, но они – с неожиданных, хотя и литературных, сторон. — 270 —
|