Грустный оптимизм счастливого поколения

– Пора начинать, – приободрил его профессор и исчез.

Длилась операция около часа. Было больно, неприятно, но главным образом я переживал за начинающего хирурга. Очень не хотелось, чтобы начало пути у него сложилось неудачно по моей вине. Тут еще вспомнился случай, когда я попал к новичку в парикмахерской, и он меня так подстриг, что мастер-наставник просто пришел в ярость, а я после этого пару недель был самым заметным человеком на факультете. Потом, правда, волосы немного отросли, и удалось подстричься заново. С аппендицитом рассчитывать на это не приходилось.

Один из помощников хирурга время от времени заглядывал ко мне за занавеску и интересовался именем. Сначала я думал, что это важно для операции, и отвечал добросовестно, но когда понял, что он просто хочет удостовериться, что я еще жив, собрал последние силы и пошутил:

– Петр Первый.

Оказалось удачно. Бригада взбодрилась, и операция наконец завершилась.

В палату меня вернули около полуночи со слабыми признаками жизни. Слишком долгое отсутствие, видимо, насторожило моих соседей, во всяком случае никто не спал, но и с вопросами приставать не стали. Ночь тянулась долго, заснуть удалось только под утро перед самым обходом.

Профессорский обход в больнице – это что-то типа парада на Красной площади. В его авангарде поспешала нянечка, загоняя тряпкой грязь под кровати. За ней летела медсестра с проверкой порядка в тумбочках. После этого начиналось главное действо. В палату торжественно вваливалась целая толпа врачей в белоснежных халатах во главе с уже упоминавшимся профессором. Его сопровождали ассистент, пара ординаторов и стайка студентов, большей частью девиц. Своим присутствием они занимали все немногочисленные проходы между койками. Переход от одного больного к другому сопровождался сложными перестроениями, подобно игре в «15», где в маленькой коробочке с единственной пустой позицией требуется упорядочить квадратики по номерам.

Каждый больной являл собой наглядное пособие по определенной болезни. Студентам разрешалось нас осматривать, ощупывать, прослушивать и опрашивать. После этого профессор обращал внимание на какие-то особенности протекания заболевания. Видимо, не желая нас излишне расстраивать, обсуждение вели намеками, иногда на латыни. Диагноз открыто не назывался, от чего он казался совершенно чудовищным.