РО (о загадочной судьбе Роберта Бартини)

«Письма Махатм», 1880 год.

ГЛАВА XXXII

Но «консерваторы» уже опомнились, сопротивление ускорению стало поистине яростным. Гигантские пароходы идут ко дну из-за листика расчетов, гибнут на бесчисленных дуэлях поэты и математики, горят рукописи, громят архивы и лаборатории, прогрессоров бросают в казематы, стирают в лагерную пыль…

Воплотившись в Бартини, Мастер прилежно мимикрирует под Леонардо. Этим он путает свой ментальный след, тянущийся за ним через века. Маска не слишком удобна: время от времени приходится что-нибудь конструировать, изобретать, рисовать. Увы! Прогрессор не мог правдоподобно воплотиться в бухгалтера — даже самый наивный участковый скажет: «Не верю!»

Цель и смысл этой аватары Гроссмейстера — новая модель Вселенной. Но ставка слишком велика: запасные варианты прорабатывают и другие воплощения — в Германии, Англии, Франции, США… Пишутся и шифруются книги, снимаются фильмы — золото истины под железной оболочкой сюжета. В начале 30-х годов усилился натиск «консерваторов». Массовые аресты, пытки, расстрелы, лагеря… Помощники исчезают десятками, рвутся связи, летит под откос многолетняя работа. Нужно было затаиться, лечь на дно. Самое безопасное место в СССР — тюрьма. Возможно, он сам написал на себя донос. И, как следует из протоколов НКВД, на втором допросе во всем признался: да, итальянский шпион, да, хотел сжечь авиазавод № 240… По той же причине Бартини отказывается присоединиться к туполевцам, требует особых условий, ведет себя дерзко и вызывающе. И получает свое: десять плюс пять — «от звонка до звонка».

Можно догадаться, что агентура «консерваторов» искала Гроссмейстера по приметам его последнего воплощения. Видимо, маска прирастает очень прочно, и стереть подчистую следы прежнего менталитета считается невозможным — особенно в мелочах. Сен-Жермен любил роскошь, изысканную одежду, драгоценные камни, охотно принимал изъявления преданности и восхищения. Бартини все делает «с точностью до наоборот» — одевается дешево и небрежно, кушает что попало, живет замкнуто. Он подчеркнуто демократичен — порой сверх всякой меры. «Его светлость комплексует!..» — ухмылялись министерские прозорливцы. Но остался некий внутренний аристократизм — в таланте держаться отстраненно от быта, в его поразительном умении провести ту самую невидимую черту. Осталась благосклонность к умной лести, к восхищению. И тонкий артистизм жеста… А «мания обладания камнями» проступила в томах кристаллографии, в той заколке с блестящим камушком, с которой не расставался Бартини. Этот единственный камень многократно отразился на страницах известных нам книг: блеснул бриллиантом Друда, «полыхнул белым и синим огнем» у Булгакова, рассыпался мириадами искорок в серых кристаллах «Лезвия бритвы», опасно замерцал на золотом телеобруче Руматы Эсторийского. А в «Красных самолетах» есть фотография молодого барона — вылитый Байрон!..