|
Вот актер Михаил Козаков в своих мемуарах «Третий звонок» излагает любопытные откровения: Один замечательный актер старшего поколения той самой пресловутой национальности, фронтовик, прошедший Отечественную, часто говорил: «Запомни, Миша! Мы здесь, в России, в гостях. Запомни: в гостях. И перестань чему-либо удивляться». Я возражал: «И это говоришь ты, фронтовик? Актер, которого любят миллионы?!» — «Да. все это так, Миша, и все-таки мы в гостях». Признаться, я так не думал, по крайней мере, тогда, лет пятнадцать назад, когда впервые услышал от него эту фразу. А вот сравнительно недавно задумался… («Знамя», 1996, № 6). Может быть, и Александр Межиров задумался о том же, как задумался некогда историк литературы Михаил Гершензон. В 1920 году в «Переписке из двух углов» он писал: Я живу подобно чужеземцу, освоившемуся в чужой стране; любим туземцами и сам их люблю и радуюсь их радостью, но и знаю себя чужим, тайно грущу о полях моей родины, о ее иной весне, о запахе ее цветов и говоре ее женщин. Где моя родина? Я не увижу ее, умру на чужбине. И это писал абсолютно ассимилированный еврей, исследователь творчества Пушкина и Чаадаева, Огарева и Ивана Киреевского, автор книг «История молодой России», «Грибоедовская Москва», «Мудрость Пушкина». Тот же самый мотив я нашел в книге современного поэта Михаила Синельникова, изданной в 80-е годы: «И слову не внемлют, и ждут меня, помнят упрямо в отеческих землях, в зеленых шатрах Авраама». Примеров такого «состояния души» можно приводить много — из стихов С. Липкина, Ю. Мориц, Я. Вассермана, который прислал мне такие строки: Я лишен национальной спеси, Рос от той проблемы вдалеке. Так случилось — ни стихов, ни песен На родном не слышал языке. Но бывает — будто издалече Слышу я гортанный, древний крик, Бронзою мерцает семисвечье, И в ермолке горбится старик. Со всеми с ними я спорил, встречался, переписывался в прежние времена, пока не понял, что напрасно трачу время и чувства… Опасные и непредсказуемые особенности еврейского менталитета в том, что он автоматически, инстинктивно, стихийно изменяется в зависимости от изменения жизненных обстоятельств. В русской среде еврей становится русским, в советской эпохе — советским, но попади он в окружение соплеменников — сразу же из состояния анабиоза в нем оживают еврейские гены, и, забывая всю свою прошлую жизнь, он начинает чувствовать себя евреем. Как Протей, он меняется на ваших глазах, не испытывая никакой особенной драмы, слома, угрызений совести, боли, линьки души или убеждений. Это — «человек-толпа», род пойкилотермного организма, у которого температура тела всегда равна температуре окружающей среды. — 136 —
|