|
Имя Бодлера обрастает своего рода легендами. В «Литературных воспоминаниях» М. Дюкана можно прочесть нечто вроде анекдота: Бодлер выкрасил волосы в зеленый цвет и явился к Дюкану, а тот делает вид, что не замечает ничего необычного, и даже на прямой вопрос отвечает, что все нормально, у всех волосы зеленые, вот если бы ваши были голубыми, было бы чему удивляться. Бодлер немедленно уходит и, встретив на улице знакомого, предостерегает его: «Не стоит сегодня ходить к Дюкану, у него убийственное настроение». Критик Ж. Леваллуа живописует бодлеровскую манеру чтения своих стихов: предварительно угостив слушателей пуншем, он тихим, кротким голосом, мягко, нежно, с аффектированным благодушием и с оттенком елейности декламирует что-нибудь ужасное, вроде «Падали» или «Вина убийцы». Этим создается шокирующий и неотразимый контраст. Экстравагантность поведения, психологическая и творческая установка на «сладострастие в страдании», на «умиротворяющую радость страдания» (в сочетании с другими шокирующими атрибутами поэзии и некоторыми обстоятельствами жизни Бодлера) повлекли за собой последствия, о которых сам он скажет в одном из писем к В. Гюго: «Je sais que d?sormais, dans quelque genre de litt?rature que je me r?pande, je resterai un monstre et un loup-garou»[129] («Знаю, что теперь, в каком бы литературном жанре я ни проявил себя, я останусь монстром и оборотнем»). К этому же образу loup-garou (оборотень, волкочеловек) он возвращается в 1862 году в письме к Сент-Бёву: «J’?tais tr?s bless? (mais je n’en disais rien) de m’entendre depuis plusieurs ann?es traiter de loup-garou, d’homme impossible et r?barbatif»[130] («Было очень обидно видеть (хотя я никогда не высказывался по этому поводу), что много лет со мной обращаются так, словно я оборотень, человек ужасный, отвратительный»). Реплика, связанная с этим же образом, содержится и в статье Бодлера «Реформа в Академии» (опубликована анонимно в «Revue anecdotique»), где он приводит пассаж из статьи Сент-Бёва в газете «Le Constitutionnel» о предстоящих выборах в Академию. Сент-Бёв говорит о бодлеровской оригинальности, граничащей с сумасбродством, и сам Бодлер комментирует это как стремление Сент-Бёва «отомстить за г-на Бодлера людям, которые изображают его в виде этакого косматого, пользующегося дурной славой оборотня»[131]. — 34 —
|