|
Французский перевод прекрасно скрывает гармонию вмешательства Беньямина и толкования, предложенного Кантом и Голдбергом. Здесь нет ничего «радикального»; напротив, «божественное насилие» противопоставляется мифологическому по всем параметрам, во всем (in allen St?cken, in all respects); нет никакого «наказания» – даже наоборот, но суд (Gericht) Бога все сохраняет: божественное действие, или «божественное насилие», разрушает и одновременно спасает (вот почему это насилие несет справедливость, но не право[390]). В противоположность идее Мориса де Гандильяка, переводчика Беньямина на французский язык, высказанной в примечании[391], мы полагаем, что Бог не предупреждает заранее и не угрожает тем, кого уничтожает: Он предупреждает лишь тех, кто Его слышит. Но и это не все. На самом деле нам кажется, что Беньямин стремится пойти еще дальше, что его обращение к Корею не исчерпывается выделенными тремя моментами и двумя вопросами, о которых мы упомянули, но оставляли до сих пор в стороне. А именно: сначала мы настойчиво обращали внимание на удивление, сквозящее в тексте Беньямина в связи с тем, что некто, кажущийся левым и даже истинным революционером (Корей – мятежник, по Вальцеру) – а Беньямин в своем тексте много говорит о революции, – внезапно оказывается уничтожен «божественным насилием». Позднее был упомянут еще один вопрос, касающийся отношений Беньямина с Шолемом и предполагающий, что на представление Беньямина о Корее могли повлиять священные тексты и раввинистические изыскания. Как следствие, в отличие от Голдберга и Канта, а отчасти также и от Вальцера, а кроме того – что гораздо менее очевидно, – и в отличие от Шолема, Беньямин пытается совокупно осмыслить эту недоступную пониманию «теологическую» точку зрения (theologische Gesichtpunkte) и революционность мятежа. Лишь на уровне такого пересечения теологии и революции (но не политики) возможно невозможное: мессианское событие. Корей – грандиозный пример псевдомессии и фальшивого революционера; но он же и первый создатель мессианского театра и грядущего мира. Однако почему же Корей оказывается ложным революционером? Самый точный ответ состоит в том, что Корей – не Мессия. В момент, когда Бог поражает и уничтожает Корея и его соратников, Беньямин – и это тоже поразительно – называет их избранными левитами. Они именно избранные, Bevorrechtete («Es trifft Bevorrechtete»; прилагательное здесь – bevorrechtig). Несмотря на то что это довольно редкое слово неоднозначно говорит о том, что они повержены и уничтожены, не будучи осужденными, то есть до суда, угрозы и предупреждения, кажется, что мысль Беньямина заключается совсем в ином. Кроме того, как можно назвать «избранными» тех, кто восстает против избранности и «прав» на то, чтобы управлять и быть священником, прав Моисея и Аарона? Как Корей может быть единственным избранным, если он приходится Моисею двоюродным братом? Иначе говоря, по какой причине их называют избранными? Беньямин использует не привычное прилагательное privilegiert, но слово, внутри которого заключаются закон, приговор и суд (Bevorrechtete). Таким образом, Беньямин подходит к «теологическому» восприятию, в рамках которого они уничтожены Богом, ибо нарушили закон. Бог защищает закон и уничтожает все то, что выходит за его пределы (восставших или «избранных»). Затем Беньямин показывает, что этот мятеж – не революция, но сотворение права и закона. Они уничтожены, ибо стремятся к привилегиям в рамках существующего закона; они избраны, так как их положение уже вышло за рамки закона (именно на это и указывает различие между их мятежом против Моисея и Аарона и их мятежом против Бога). Основная причина того, что Корей оказывается избранным ложным революционером, связана с его богатством и его влиянием на народ еще до всякого мятежа[392]. Он не бедняк[393], он – политик, не революционер. И даже если Беньямину не были известны причины стремлений Корея (жена Корея играет весьма интересную роль в его делах[394]), слово Bevorrechtete он использует сознательно, дабы показать, что речь идет о материальных привилегиях. Как следствие, Корей и его соратники борются за власть и, по мнению Беньямина, оказываются свободными от вопросов права и юридического либо мифического насилия, никак не связанных с революцией[395]. Они должны быть разбиты и уничтожены, так как не могут войти в противоположное сообщество («злой помысел» Канта), не могут более существовать в качестве части целого, части сообщества (вспомним спор Шамая с Гилелем[396]) и никогда не смогут уничтожить право (закон) – ведь их намерение, напротив, состоит в том, чтобы превратить его в новое право (а значит, в новую привилегию). — 139 —
|