|
Трудность вопроса о природе и искусстве кроется еще и в многозначности самих терминов. Как Протей, слово «природа» служит самым разным господам и принимает разные, иногда противоположные друг другу обличья. Найти в бесконечных употреблениях этого слова нечто, их объединяющее, – задача практически безнадежная. Даже ограничившись каким-либо определенным контекстом, можно обнаружить множество разных, часто друг другу противоречащих, смыслов. Если, к примеру, взять «природу» только в одном ограниченном значении – как эстетическую норму, то и тогда можно насчитать почти два десятка употреблений этого слова. Причем значения могут быть диаметрально противоположными – от «симметрии, равновесия, определенности и регулярности форм» до «нерегулярности, избегания симметрии или фиксированных, повторяющихся форм»[883]. В истории понятия «природа» и «искусство» часто играли в чехарду – как, например, в выражении «искусство природы». В эпоху Возрождения считалось, что искусство накладывает свой отпечаток на материю насильственно, тогда как природа формирует ее с большей легкостью. «Что такое человеческое искусство? – спрашивал Марсилио Фичино. – Особая природа, действующая на материю извне. Что такое природа? Искусство, формирующее материю изнутри»[884]. Поэтому природа тоже считалась искусством – к тому же имманентным самим вещам, а потому даже более совершенным, чем сотворенное человеком. Еще один смысл «естественного» – это то, что самоочевидно, в чем соединены привычка и долг, что есть и что должно быть . «Делать то, что естественно»[885] – мечта о таком правиле, которому следуешь легко, ненатужно, без насилия над собой. В свободном танце «естественными» называют движения, требующие наименьшего усилия. Тем не менее никто не гарантирует, что обучение этим движениям не превратится в принуждение. Историк Пьер Адо различает два подхода к проблеме природы и искусства – «прометейский» и «орфейский». Как известно, Прометей похищает у богов огонь благодаря своей смелости, любознательности, практичности и воле к власти. Напротив, Орфей проникает в Аид не насилием, а с помощью мелодии и гармонии, благодаря своему бескорыстию и уважению к тайне. Идя по пути Прометея, человек видит в природе враждебную силу, скрывающую от него свои секреты и ему не подвластную. Противопоставляя природе основанное на воле и разуме искусство, он пытается утвердить свою власть над ней при помощи техники. С «прометейской» точки зрения в «естественном» состоянии человек – весьма неудовлетворительное существо, он стремится себя переделать, достроить, усовершенствовать[886]. Напротив, на пути Орфея оппозиция искусства и природы снимается. Считая себя частью природы, человек воспринимает ее не как внешнюю силу, требующую насильственного преодоления, а как тайну, в которую может быть посвящен. И к собственной «природе» он подходит с тем же священным трепетом, не враждебно, а – любовно. — 132 —
|