Перуновы дети

– Да, невесело получается, – проговорил Чумаков.

– Зато при гуманитарных харчах, – горько хмыкнул капитан. И пояснил: – Сухпайки бундесвера недавно получили для распределения, вот чем сейчас занимаемся.

Чумаков налил ещё раз. Взглянул на капитана:

– А теперь выпьем прощальную. Переводят меня на днях, – ответил он на вопросительный взор Козуба, – в Подмосковье. Так что, Юра, вряд ли мы свидимся.

Они ещё долго говорили, делясь наболевшим.

Через неделю, как и обещал Готовцев, Чумаков оказался в подмосковном реабилитационном центре.

Зима уже приближалась к исходу, снег часто перемежался с дождём, было сыро и холодно.

В то утро низко над землёй опять нависли плотные тучи, и было непонятно: пойдёт снег или дождь. Всё стало серым и унылым: небо, корпуса, окружающий лес. Глядя на улицу, нельзя было определить: день сейчас или вечер.

«Снова меняется давление», – заметил Чумаков, растирая не в меру разболевшуюся ногу. Боль медленно расползалась по израненному телу, и на душе, в унисон погоде, было сумрачно. Вячеслав Михайлович вспоминал оставшихся где-то далеко капитана Козуба, Володю, командира заставы, уехавшую в неизвестном направлении медсестру Лиду. Чтобы избавиться от нахлынувшей тоски и вынужденного безделья, он большую часть времени проводил в гимнастическом зале и библиотеке.

Вот и сегодня, набрав кучу книг и журналов, он вернулся в свою комнату и теперь сидел у окна, листал страницы и время от времени наблюдал за меняющейся погодой. На улице похолодало, поднялся колючий ветер.

Когда-то в детстве Вячеслав больше всего любил метель, мог часами бродить по сугробам, подставляя лицо секущим ударам холодных снежинок и испытывая от этого удивительное, непередаваемое чувство наслаждения. Он с нетерпением ожидал такой погоды и, лишь только начиналась метель, хватал пальто, шапку и спешил навстречу зову ветра, теряясь в непроглядной снеговой круговерти.

Обратившись к прессе, Чумаков отметил, как непривычно остры и откровенны многие материалы. Пока он выкарабкивался, время и события ушли вперёд, и осознавать это было болезненно. Перелистывая несколькомесячной давности «Огонёк», вдруг резко выпрямился и впился глазами в журнал. Разворот не вмещал людского моря скорбных лиц, множества священнослужителей и засыпанный цветами гроб. А справа – небольшая фотография отца Андрея, который как бы направлялся к людям, чтобы узнать причину столь многочисленного собрания.

Сердце боялось, а глаза сами бежали по строкам, подтверждающим страшную догадку… Убит священник… Убит отец Андрей… И – как отточенные клинки – слова той правды, которую знал Чумаков: слишком безупречный, слишком честный и нравственный, слишком любили люди… Это «слишком» вызывало чувство ненависти у заурядных и чёрных душ. За то, что всегда говорил правду, что завоевал мировую известность и «там» выходили его книги, за то, что в маленькую церквушку, где отец Андрей прослужил все эти годы, стекался цвет московской интеллигенции.