Пробило три часа ночи. – Нам пора прощаться, – заметила Кэт и, проводив нас до двери, отправилась спать. Мы долго стояли на перекрестке, пытаясь поймать такси, но улица была пустынна – только холодный ветер нес снежную пыль нам в лицо. Внезапно возле нас остановилась темная карета, запряженная тройкой лошадей. – До Лиговского довезете? – спросила Натали у ямщика, завернутого в овчинный тулуп. – Садитесь, – глуховато ответил он. Натали недоверчиво поднялась в темную карету, и мы под звон колокольчиков понеслись вперед. Казалось, я на секунду задремал, а когда открыл глаза, увидел, что карета едет по запорошенной дороге в темном лесу. Сквозь тучи едва пробивалась луна, слабо освещая заиндевевшие ветви деревьев. Где-то вдали послышался протяжный вой. Ямщик хлестнул лошадей, и они, раздувая ноздри, пугливо побежали по дороге. – Мне страшно, – произнесла Натали, судорожно прижавшись ко мне. Вдруг кони резко остановились, встав на дыбы. Я всмотрелся в темноту и увидел, что прямо перед нами на ветви старого дуба качается на ветру человек, подвешенный за ноги. Я спрыгнул на снег и подошел к нему. – Жаль, что мне не удалось вас убить, – прохрипел он, яростно сверкая глазами, и тут же испустил дух. – Просыпайся, Витязь в тигровой шкуре, – раздался насмешливый голос Кэт. – Мне рано утром идти на работу, – и, проводив нас с Натали до двери, она отправилась спать. На следующий день я навестил своих родственников, старых революционеров, – их квартира в период революции была тайной явкой Ленина. Теперь же их восьмикомнатное жилище было заставлено музейными экспонатами, а они сами напоминали запыленные восковые фигуры, застывшие в бессмысленном ожидании коммунизма. „Эти люди были причастны к пролетарской революции, – размышлял я, – и на их лицах навеки осталась печать воинствующего материализма. Как жаль, что они никогда не смогут помыслить о Духовном Пути“. Отобедав у них, я отправился на Невский, с грустью отметив: „Напрасно, в погоне за мировой революцией, они потеряли острие духа“, – и поспешил в храм, чтобы очистить лепестки своей души от налипшей серости и бессмысленности борцов за революцию. „Теперь они не могут дождаться своей смерти“, – думал я, любуясь великолепием собора Спас-на-Крови. Здесь на меня нахлынула странная ностальгия, яркое воспоминание о своей духовной родине. Изрядно замерзнув, я зашел в ближайшее кафе и заказал чашку кофе с коньяком. Согревшись, я открыл свои записи и с интересом прочел следующие письма Неизвестной Птице. — 39 —
|