Месть еврея

— Никто тебя к этому не принуждает, милая моя, — сказал старый граф, с неудовольствием.— Этот востор­женный панегирик убеждает меня, что «мощная натура» господина Мейера покорила и тебя так же, как Валерию, и что ты быЛа бы рада играть роль в скандальной хро­нике. Не забывай только, что имя и репутация твоего мужа тоже подвергнутся злословию. Я всегда считал те­бя рассудительнее Валерии и как замужняя женщина ты должна была бы еще лучше все понимать, а ты, к моему великому удивлению, девичьи мечтания, романти­ческие бредни пансионерки, которая интересничает ролью героини и, для большего эффекта, непременно же­лает пристегнуть и несчастную любовь, оправдываешь.

— Ты не прав, папа,— спокойно и серьезно ответила она,— обвиняя меня в легкомыслии, и думаю, что слиш­ком много придаешь значения светской болтовне. Я сама люблю и потому понимаю, как трудно вырвать из своего сердца образ любимого человека. Каким бы глупым не казалось такое чувство людям рассудительным, оно так упорно, что если его вырвать насильственно, то в душе образуется пустота, которую ничем не заполнишь. Я знаю, что если бы попытались разлучить меня с Ру­дольфом, то я защищала бы свою любовь до смерти, и не считала бы себя от этого безумной.

Осчастливленный ее словами, Рудольф схватил руку жены и признательно поцеловал, а старый граф с улыб­кой взглянул на них.

— Положим, что я был немного резок но, дитя мое, я в свою очередь замечу тебе, что твоя любовь такова, что свет и родители охотно поддержат и благословят. Другое дело Валерия: я продолжаю утверждать, что чувства ее — вредные мечтания, лишь равенство про­исхождения и общественного положения дает прочное счастье. Поэтому мой долг — спасти ее от непоправимо­го безумия.

Валерия вернулась в свою комбату взволнованная, голова ее кружилась и сердце мучительно сжималось; обессиленная, она упала на диван и разразилась рыда­ниями. Когда прошел этот первый приступ скорби, она стала обдумывать свое положение. Вокруг нее все было темно и мрачно, она должна была бороться: ведь она клялась Самуилу доказать, что не стыдится его, что глубокая соединяющая любовь будет служить ей на­градой за ложные убеждения и презрение света. Но как тяжела борьба против своих близких! С глубоким вздо­хом взяла она надетый на нее медальон. Большие тем­ные глаза Самуила, казалось, глядели на нее с упре­ком, напоминая данную ею клятву. Невольно она стала сравнивать этих двух людей, между которыми должна была сделать выбор, и нежное лицо Рауля, его бархат­ные задумчивые глаза померкли перед этим бледным, мужественным лицом, его пламенным взглядом и стро­гими устами, которые словно говорили: «Никакая борьба не заставит меня отступить».