Месть еврея

— Ах, разве я могу жить с человеком, который вну­шает мне отвращение, выносить его ласки и быть сча­стливой?..

Она вздрогнула и закрыла лицо руками.

Подруга неодобрительно покачала головой.

— Ты преувеличиваешь, фея! Я видела вчера Мейера и сознаюсь, что ты составила о нем ошибочное мнение. Он очень красивый молодой человек и даже в чертах его лица нет ничего, напоминающего отталкивающий тип его расы. У него прекрасные манеры, изящная речь, а, при­няв христианство, он не будет больше евреем и сдела­ется таким же, как и все другие.

Соображения Антуанетты окончательно успокоили Валерию, а после обеда вдвоем прежнее отчаяние смени­лось восторженной решимостью.

Разговор подруг был прерван шумом шагов и бря­цанием шпор.

— Вот, наконец, папа и Рудольф,— проговорила Ва­лерия и поспешила навстречу графу, который остановил­ся на пороге бледный, измученный.

Это был человек лет под пятьдесят, очень красивый, породистый и хорошо сохранившийся. Приятный в об­ществе, простодушный, хотя и безумно расточавший свое состояние, граф Маркош пользовался общей любовью, де­ти обожали своего снисходительного и ласкового отца.

Антуанетта подошла к Рудольфу и увела его в сосед­нюю комнату.

— Папа, папа, все хорошо, успокойся, развеселись и не горюй, — говорила Валерия, усаживая его на ди­ван.

Граф не мог говорить и молча прижал дочь к своей груди.

— Дитя мое дорогое,— прошептал он наконец,— простишь ли ты своему недостойному отцу, который, не думая о будущем своих детей, довел их до такой ужас­ной крайности?

Валерия встала и, ласково гладя своими ручками его волосы, хотя седеющие, но все еще густые и волнис­тые, любовалась отцом с трогательным выражением чувства дочерней гордости.

— Мне нечего прощать тебе — доброму, лучшему от­цу в мире! Разве ты виноват, что богато одаренный бо­гом, не можешь жить бедно, как какой-нибудь про­летарий? Нет, нет, ты ни в чем не виноват, все это устроила судьба; богу было угодно, чтобы я спасла душу человека.

Граф снова прижал ее к себе, и две горькие слезы скатились по его щекам.

— Твое великодушие, дитя мое, наказывает меня больней упрека. Но имею ли я право принять такую ужасную жертву?

— Ты должен ее принять, папа, и я охотно ее при­ношу, так как она обеспечивает твое спокойствие и бу­дущность Рудольфа, бог мне поможет, и все устроится лучше, чем мы думаем, будь только по-прежнему бодр и весел.

— Тебе это пока кажется легким, но что будет, когда наступит действительность, и как ты будешь выно­сить этого человека? Должен предупредить, что пытка скоро начнется. Отец Мартин был у меня и вырвал раз­решение привести послезавтра Мейера к обеду. Это бу­дет тайная как бы помолвка, а объявят о ней после крещения, которое, по мнению отца фон-Роте, может произойти через пять или шесть месяцев.