|
Почему Большой Дальний Восток все еще существует? Потому что есть протестантская этика, есть буддистские модели. Потому что есть то, что на какое-то время сохраняет дисциплинированный труд. Ведь он же разрушается изнутри этим принципом очков, удовольствий… «Капитализм XX века зиждется как на максимальном потреблении производимых товаров и предлагаемых услуг, так и на доведенном до автоматизма коллективном труде». С одной стороны, вы должны как можно больше потреблять, с другой, — как можно больше трудиться. Но вы же не можете делать одновременно и то, и другое! Значит, внутри вас возникает классический разрыв между одним и другим. «Мы представляем собой общество заведомо несчастных людей: одиноких, снедаемых тревогой и унынием…ощущающих свою зависимость» и так далее. До этой эпохи, пишет Фромм, «экономическое поведение определялось этическими принципами». Но затем «экономическое поведение отделилось от этики и человеческих ценностей ». И вдруг оказалось, что «благо для человека» подменено «благом для системы». Уже при капитализме оказалось, что благо системы и есть главное. «Что вы нам рассказываете о том, что есть благо для человека! Бессмысленно об этом говорить. Система мощнее человека, она движется сама по себе!» Так в чем же тут гуманизм? При чем же тут человек вообще? Как он будет существовать, если система его непрерывно истребляет? А дальше было сказано, что «благо системы» есть также «благо для всех людей». Помните: «Что хорошо для Форда, то хорошо для Америки»… «Что хорошо для „Дженерал Электрик“, то хорошо для людей…» И так далее. «Это логическое построение подкреплялось дополнительной конструкцией: те самые качества, которых требовала система от человека, — эгоизм, себялюбие и алчность — являются якобы врожденными; следовательно, они порождены не только системой, но и человеческой природой. Общества, в которых не было эгоизма, себялюбия и алчности, считались „примитивными“, а члены этих обществ — „по-детски наивными“», — пишет Фромм. Люди не способны были понять, что эти качества определяются не природой, а социальной ситуацией, в которую они погружены. Из этого вытекают очень страшные вещи. Человек превращается в машину «имений». В конечном итоге, он все хочет сделать своею собственностью. Все, включая самого себя. Мир оказывается поделен между категориями «быть» и «иметь». Посередине в постмодернизме возникает еще третья категория — «казаться». «И нам уже важней казаться, и нам уже неважно быть»… Исчезает понятие «быть», равносильное понятию «счастье». — 75 —
|