|
В течение еще семи лет каждое Рождество Гитлер будет приезжать в Мюнхен, запираться в комнате погибшей подруги и в одиночестве горевать о ней. Он закажет большой портрет Гели, и возле него постоянно будут стоять букеты свежих цветов… А лучший скульптор Германии вылепит ее бюст, который установят в рейхсканцелярии… А Еве придется, чтобы вернуть к себе внимание фюрера, начать ненавязчиво подражать Гели: носить такую же прическу, ходить и даже говорить, как она… * * *Что несколько огорчало Еву, так это то, что родители были совсем не в восторге от происходящего. В один прекрасный солнечный они поехали прогуляться к австрийской границе и были весьма удивлены, встретив там Еву вместе с множеством каких-то совершенно незнакомых людей. — Папа, мама, какой сюрприз! Я тут от нашего фотоателье на съемках фюрера. Позвольте представить его вам! — радостно защебетала Ева и подвела Адольфа к родителям. — Здравствуйте, фрау и господин Браун, — галантно поклонился Гитлер и поцеловал руку матери Евы. — Прекрасная сегодня погода. У вас замечательная дочь, — добавил он с улыбкой. Родители были совершенно очарованы фюрером — но случайно проговорилась Ильзе. Когда Ева в очередной раз приехала в дом родителей, они встретили ее отстраненно и холодно. — Папа, мама, что с вами? — воскликнула расстроенная Ева. — Он тебе в отцы годится, — бросила мать, не глядя на нее. — На кого ты тратишь свою молодость? — Но, мама… — Помолчи! Твоя сестра нам обо всем рассказала! Он обращается с тобой, как со шлюхой, да? — Как ты можешь, мама? — пробормотала потрясенная до глубины души Ева, но тут отец протянул ей какой-то конверт. — Передай это своему так называемому возлюбленному, — и больше он не сказал ей ни слова. Вернувшись домой, Ева сразу же вскрыла письмо. То, что она прочитала, шокировало. Отец осмелился мешать ее счастью! «Глубокоуважаемый господин рейхсканцлер! Я придерживаюсь, наверно, уже несколько старомодного морального принципа: дети должны уходить из-под опеки родителей только после вступления в брак. Я был бы Вам в высшей степени признателен, если бы Вы не поощряли склонность моей, пусть даже совершеннолетней, дочери к самостоятельной жизни, а побудили бы ее вернуться в лоно семьи». Некоторое время Ева раздумывала, держа письмо в руке. «А ведь он страшно боится, — вдруг пришло ей в голову. — Ну конечно же, он боится, несмотря на этот холодный, возмущенный и самоуверенный тон! Иначе он не отдал бы письмо мне, а передал в рейхсканцелярию или отправил лично Адольфу!» — 142 —
|