|
Чтобы понять причины их разногласий, следует вернуться немного назад, к первым неделям после Куэрнаваки, когда псилоцибиновый проект еще находился в зачаточной стадии. Некоторые многозначительные и судьбоносные встречи произошли в течение этих первых недель. Первым таким событием, как впоследствии выяснилось, была, вероятно, встреча Лири с Литвином, когда Литвин помчался за своими копиями психоделических эссе Хаксли. Чувство узнавания, когда Тим углубился в чтение, было чрезвычайно глубоким: он имел дело с человеком, который не понаслышке знал, что такое путешествие в Иной Мир. А позже, во время вечеринки, кто-то упомянул, что Хаксли будет вести семестр в Массачусетском технологическом в качестве «профессора, приглашенного в связи со столетним юбилеем гуманитарного факультета». Это звучало очень внушительно и не менее внушительным был предполагаемый гонорар - девять тысяч долларов за девять недель работы. Лири сел и написал Хаксли письмо, где рассказывал о своих экспериментах с грибами в Мексике и о своем проекте, который он задумал для изучения терапевтических эффектов. Он был вознагражден почти сразу же эмоциональным телефонным звонком и приглашением на ланч. Осенью 1960 года Олдоса Хаксли наполняли противоречивые чувства. На его лекции ходили толпы... и не только студентов. Публика, спешащая на его выступления, в один из вечеров привела к образованию дорожной пробки, какие обычно возникали во время спортивных соревнований Гарварда и Йеля. Хастон Смит, преподававший религию в Массачусетском технологическом, считал, что то время можно было назвать пиком общественного признания заслуг Хаксли как философа. Хаксли смотрел на все это с меньшим энтузиазмом. На протяжении двадцати пяти лет, еще с тех пор, как он присоединился к Джеральду Хёду в поддержку «Союза мира» Дика Шеппертона, он понемногу избавился от своего отвращения к публичным выступлениям; за последние двадцать лет он успел обратиться ко всем и к каждому - от членов «Ротари-клуба» до ядерных физиков, и к моменту лекций в Массачусетском технологическом находился на вершине своей ораторской формы. И тут он вдруг обнаружил, что ему нечего сказать. «Я слегка растерялся, - признался он Хастону Смиту, - я занимался гуманитарными проблемами всю жизнь, вдруг выяснил в конце концов, что мне нечего дать людям, за исключением совета "Попытайтесь быть немного добрее"». Это было нечто вроде смирения, которого легко можно было ожидать от человека, недавно узнавшего, что у него рак горла. Проблемы со здоровьем, связанные с телесной хрупкостью, преследовали Хаксли всю жизнь, и письма его полны шуток по поводу его ипохондрии, его слепоты и легкой утомляемости. Однако Мария умерла от рака, и Хаксли был хорошо знаком с этой болезнью - возможно, поэтому он не сказал о своем диагнозе никому, кроме Хамфри Осмонда, который дал слово молчать. — 132 —
|