Живые души, или похождения Лебедько

Занявши купе, страдалец отметил, что оно действительно достойно всяческих похвал и удобно весьма, хотя, даже для таких удобств сумма двадцать семь тысяч явно избыточна — за такие деньги можно было преспокойно слетать на недельку в какой-нибудь Египет или Турцию и отдохнуть у моря в пятизвездочном отеле. Но делать нечего, оставалось уповать на успешный доклад на конференции, суливший в будущем сторицей окупить и эти затраты. Дабы сколько-нибудь развеяться, горе-путешественник решил было выйти подышать на перрон, благо до отправления респектабельного экспресса оставалось еще минут двенадцать-тринадцать. Лебедько еще и представить себе не мог, сколь живительное утешение ждет его в коридоре при выходе из купе.

Если и можно себе вообразить Афродиту во всем блеске и сиянии источаемой ею сладостной, одурманивающей, сводящей с ума прелести, и всех тех достоинств и чар, которыми может только обладать женщина, то именно она — богиня любви стояла перед путником в коридоре вагона, грациозно облокотившись о поручень и непринужденно беседуя с кем-то по телефону. Лебедько замер, вытянулся во фрунт, и, даже не успев сообразить, насколько для него это неприлично дерзко, во все глаза рассматривал девушку, в ком узнал он тотчас тот волшебный образ, несколько раз в жизни являвшийся ему во снах с такой силой любви, радости, с такой телесной и душевной близостью, которой не испытывал он ни к кому и никогда. Он готов был заплакать от счастья узнавания, и глаза его даже увлажнились.

Девушка между тем завершила разговор и повернула к нему свое чудесное белокурое личико. Видно было, что она привычна к пристальным взглядам незнакомых мужчин, однако вид у оторопевшего до крайности Владислава Евгеньевича был несколько отличен от досужих ловеласов, да и слезы, навернувшиеся на глаза его, были весьма кстати, чтобы удержать внимание девушки и вызвать ее удивление. «Вы..., вы в Москву направляетесь?» — с усилием выдавил из себя Лебедько. «Да..., в Москву» — обычно она не вступала в разговоры с незнакомцами, да что там — весь гордый и надменный облик ее за несколько метров останавливал даже самых бойких Казанов, но столь необычный вид обратившегося к ней мужчины на минуту заставил сбросить привычную маску. В это время Владислав Евгеньевич, видя, что разговор не прерывается, а напротив, набирает даже некоторые обороты, приободрился и, давши почтительное выражение лицу своему, продолжал: «И я... в Москву. Сосед ваш. Позвольте рекомендоваться: Лебедько Владислав Евгеньевич, профессор психологии», — «Вот как? Профессор психологии? Это интересно!» — девушка улыбнулась, а героя нашего чуть кондрашка не хватил от счастья созерцания этой божественной улыбки, направленной к тому же в его сторону. Сумевши справиться с сердцебиением, он добавил уже смелее: «Да, направляюсь на международную конференцию. А вас, простите, как звать?», — «Аня..., Анна Муромцева», — она не прерывала беседу, сообразив, что обращающийся к ней, по-видимому, действительно является тем, за кого себя выдает, - к мысли этой располагало и то, что разговаривают они не на улице, а, напротив, в вагоне самого шикарного и дорогого поезда. «Позвольте! Вы не имеете отношения к Юрию Васильевичу Муромцеву?»,— «Да, я его внучка», — «Читал, как же, и много читал! Очень, очень впечатлен!», — воскликнул Лебедько, но тут же спохватился, что сморозил какую-то банальщину и добавил: «А я вас узнал. Вы..., вы мне снились», — Аня скорчила гримасу: «Ну, это уже совсем не оригинально», — развернулась и взялась за ручку купе. «Постойте, извините, я совсем не то хотел сказать, не исчезайте, дайте мне хоть еще минуту! Смогу ли я где-то видеть вас еще?», — сие было произнесено так искренне и наивно, что юное создание остановилось и вновь одарило счастливца своей царственной улыбкой: «Ну, что ж, разве что в доме моего дедушки», — «Я буду там!», — «О! А вы знаете, что это почти невозможно для простого смертного?», — «Я буду там! — решительно сказал наш герой, — не пройдет и полгода. Для меня невозможного мало!», — «Что же, удачи вам!», — еще одна божественная улыбка, лукавый, но вместе с тем нежный и даже, как показалось Владиславу Евгеньевичу, многообещающий взгляд — и царица души его скрылась в своем купе. Он же, почти обезумевший от внезапно нахлынувшего порыва чувств, всю гамму красок коих мы не рискнем описывать, ринулся опрометью к себе, упал на огромный мягкий диван и, отказавшись даже от чашки чаю, полночи так и пролежал в неопределенных, но безумно сладостных мечтаниях, после чего, не раздевшись, как был в костюме, так и заснул сном младенца, ухватившего наверняка мамкину грудь.