История болезни

Звук похожий на вой волка и шипение разъяренной дикой кошки рождался, когда уже было недостаточно влажной нежности языка, изощренного касания губ, легкой, жгучей игры пальцев и обжигающих прикосновений, когда вслед за легким шипящим и сверкающим похожим на бенгальский первым пламенем, из глубин поднималось и захлестывало темное пламя страсти, мрачный и суровый огонь земных глубин, никогда не видевший света. И тогда появлялась боль. Не выдуманная бессильным и холодным умом для возбуждения бессильной же плоти, а боль, рожденная неистовым стремлением преодолеть последний разделительный барьер, когда даже предельная близость плоти ? помеха, всего лишь последнее препятствие между рвущимися к единению существами. Именно тогда появлялась боль, острота ногтей, зубов и никем уже не контролируемая сила рук и объятий. В первобытной смеси огня, боли и наслаждения рушились границы, и исчезало время. Прорвавшись друг к другу, два существа, сливались в нечто третье и взмывали к свету, оставляя внизу расслабленную, разгоряченную и удовлетворенную плоть.

Звон становился все громче, все многообразнее и совсем другой звук, вибрирующий и прекрасный звучал… или только слышался?

Он спал на спине, вольно раскинувшись, и я подумала, что даже во сне редко кто бывает так естественен и органичен.

Я любила смотреть на него, когда он спал, так же, как любила его пластику молодого волка, его возбуждающий запах и характерный, чуть терпкий, вкус.

В комнате все также пахло им, мною, коньяком и любовью.

А колокола все звонили, и звонили, и был то не благовест, то был набат.

Шторм, наконец, то шторм. Развернутый ветром черный флаг над спасательной станцией, летящий мелкий, как мука и почти такой же белый, песок. Ставшая вдруг темной и плотной вода оттеняет белоснежные буруны на верхушках волн. Люди, кажется сошедшие с ума, скачут в этих волнах у самого берега, оказываясь в воде то по щиколотку, то с головой исчезают в набегающих волнах. Глаза сверкают, рты раскрыты, но кто тут услышит их визг и смех? Только грохот волн и свист ветра, и небо — синее, чистое, как свежее вымытый пол и солнце, превратившее этот безумный мир в мир из жемчуга и изумрудов.

В наглой уверенности, что со мной в море никогда ничего не может случиться, я ныряла, и ныряла под волны, наслаждаясь не на шутку разыгравшимся штормом. Несколько сильных гребков в тишине и покое, и рывок наверх, где вздох, грохот, сверкание и опять глубина, тишина и солнечные блики, отражающиеся в этой глубине.

Перстень, который я носила уже много лет, никогда не снимая, предательски соскользнул с пальца именно в тот момент, когда уже надо было наверх, но куда там. Я рванулась за ним к самому дну, успела схватить, прежде чем он зарылся в песок, но… ритм был потерян. На мою едва показавшуюся над водой голову обрушилась очередная волна. Как я потом поняла, меня полуоглушенную болтало и носило всего несколько мгновений, но, как часто справедливы банальности, мне они показались вечностью. И все-таки, я не боялась моря. Меня спас инстинкт, я не стала рваться наверх и пытаться выплыть, не зная, где я и что там, на верху, нет, уйдя, сколь смогла, ко дну я расслабленно доверилась воде, и она вынесла меня наверх, ну а там уже все было просто. Море не подвело. Предостерегло, пригрозило, но… не подвело.