|
? Ты-то что тут делаешь? ? по-моему, я даже нахамила от неожиданности. Но разве я могла хоть когда-нибудь смутить Люську? ? Да собственно тебя ищу. Люська? Меня? В филармонии? ?Господи! Что? ? ну не могла я ждать ничего хорошего от такого невероятного события. Люська меня ищет! ? Так ты действительно, еще ничего не знаешь? Ты же уже неделю как из Крыма вернулась. А я вот только сегодня с матерью из Польши приехала, ? как шикарно это звучало в те времена: «вернулась из Польши». Ну и что, что теперь это называется «челнок», тогда ? это была «Заграница» (именно так, с большой буквы) ? И уже в курсе. ? Ты точно ничего не знаешь? Твоя же мать моей сразу все и рассказала. ? она продолжала тараторить, не забывая оглядываться вокруг, засекая привычно каждый взгляд, который бросали на нее восхищенные мужчины и завистливые женщины, постепенно заполнявшие зал после антракта. У меня закружилась голова, шумело в ушах, в глазах потемнело, и я все сжимала и сжимала кулак, чтобы боль от впивающихся в ладонь ногтей не дала мне потерять сознание. ? Это случилось в первый же вечер после их приезда. Они купаться пошли, а там дно зыбучее, а им никто не сказал, Яков и еще двое из тех, кто хорошо плавал, остальным помогали, а их все затягивало. Ну, в общем, они не успели, их засосало. Пять человек погибло. Ты что действительно не знала?.. Так твоя же мать… Было уже совсем темно, а я все шла и шла из филармонии домой. «С корабля писать не буду, совсем, как в твоей уважаемой литературе. Два месяца разлуки, а потом ? раз и свадьба». Эту записку я нашла в почтовом ящике тогда, в начале каникул. Два месяца заканчивались через неделю. ? Только не надо трагедий. ? так встретила меня моя мать, когда эта бесконечная дорога от филармонии домой, наконец, закончилось. ? Все уже случилось, ничего не изменить, и вообще их уже месяц, как похоронили. Их ? месяц, меня ? только что, но разницы почти никакой. Вот уж в чем моя мать, действительно права ? все уже случилось. Так странно. Она говорила все это прямо на пороге, не давая мне войти в дом, как будто решала, пускать меня или нет, то ли ждала, что я сама сейчас развернусь и уйду. «За что, за что мне ее прощать, батюшка. Я никогда даже в самые горькие минуты ни в чем не винила своих родителей. Я любила их, любила, как могла». Она все не пропускала меня, и я стояла перед ней, боясь сказать хоть слово, почти не дыша, в своем окаменении. Я никогда не видела у нее такого лица. Неживая холодная маска с провалами глазниц. — 51 —
|