|
«Что касается до состояния Швеции, – продолжает Остерман, – то она сильно разорена, и народ ждет спасения от мира. Швеция долго содержать большого войска не может; король принужден будет с ним из Швеции куда-нибудь выступить, чтоб у чужого двора лошадей своих привязать, иначе прокормить его невозможно. В Норвегии, куда король хочет впасть, действовать трудно, без большого урона достичь своих намерений нельзя; а каким образом он этот урон потом восполнит? Разве Швецию совершенно обнажит от людей. При Стокгольме и на здешних берегах во все лето был небольшой корпус, а теперь зимою еще меньше останется. Ничто так Швецию к заключению мира не может принудить, как впадение в нее русских войск и разорение всех мест до Стокгольма. Надобно и то принять в соображение, что король шведский по его отважным поступкам когда-нибудь или убит будет, или, скача верхом, шею сломит. Если это случится по заключении с нами мира, то смерть королевская освободит нас от дальнейшего исполнения обязательств, в которые входим. Но хотя бы и мир не состоялся, то такой случай нам к немалой пользе также может послужить, ибо тогда Швеция разделится на две большие партии, а именно: первая – наследнего принца гессен-кассельского, в которой почти все военные находятся; вторая – герцога голштинского, к которой принадлежит духовенство и чужестранные державы. Кто бы из них наследство ни получил, для утверждения своего принужден будет больше всего искать мира с царским величеством, ибо ни тот, ни другой для своего интереса не захотят потерять немецкие провинции и в удержании их большую нужду имеют, нежели в Лифляндии или Эстляндии». «Шведы прежде многие письма под чужим именем печатали и повсюду распространяли, внушая о великих и дальних царского величества намерениях. Думаю, что теперь было бы не бесполезно с нашей стороны в Голландии и Англии рассевать письма о важных намерениях короля английского к предосуждению народа; также и в Польше о намерениях короля Августа и цесаря. Материал к тому достаточный и притом не лживый, а правдивый; в тамошних краях можно людей сыскать, которые такие письма сочинить могут. Подобные внушения действуют на народ, особенно на английский и польский. Не дурно и туркам заранее внушить о намерениях короля Августа и что цесарь хочет ему помогать и потому и племянницу свою за сына его выдал». В начале ноября возвратился Герц и объявил, что король согласен на заключение мира, если царь обяжется прямо помогать ему против Дании. Русские уполномоченные отказали ему в этом решительно и объявили, что если шведы не окончат дела на прежних условиях, то царское величество долго продолжать конгресс не позволит; в формальной декларации они объявили, что далее декабря-месяца конгресс продолжен не будет. Гёрц дал честное слово, что в четыре недели все кончится, и опять уехал в Швецию. За два дня до его отъезда Штамкен объявил Остерману, как будто в великой конфиденции, что когда он с фельдмаршалом Реншельдом поехал с Аландских островов в Стокгольм, то фельдмаршал открыл ему, что желал бы между одною из царских дочерей и молодым герцогом голштинским заключить брачный союз. Штамкен спросил об этом Гёрца, и тот отвечал, что дело очень хорошее, но одна в нем большая трудность – различие веры, потому что герцог голштинский считается наследником короны шведской, а народ шведский королеву-нелютеранку иметь не пожелает. Остерман отвечал Штамкену, что, когда мир состоится, тогда будет время подумать и о способах еще больше укрепить этот мир. «Хотя, – писал Остерман царю, – Штамкен говорил мне это как будто от себя, однако легко можно рассудишь, что от себя он бы сделать этого, не посмел, если бы не имел приказания от Гёрца». — 134 —
|