|
Позже Наша телеграмма появилась на второй день в нескольких газетах, за исключением «Брива Земе». Первая упомянутая телеграмма была прислана ЛТА из Америки. 28 апреля. Воскресенье, около полудня Сегодня утром Элла впервые вела группу. Валковский уехал, и поэтому Элле пришлось взять на себя руководство. Всё же это так чудесно! Это послужит большим стимулом для её духовного роста. У неё хорошая интуиция, весьма быстрое восприятие и логика. Ещё бы надо больше спокойствия и духовной дисциплины. Но всё это придёт со временем. И я присутствовал, позже зашёл и Стуре. Он всё-таки послал ответную статью в «Брива Земе», хотя и с большим опозданием. В первом варианте статьи было много полемического, поэтому он переработал её заново. Сегодня – годовое общее собрание Общества. 29 апреля Корректура окончена, клише изготовлены, остаётся отпечатать два листа. Ещё ни одну книгу я не писал в таком великом напряжении, как эту. И с самым большим чувством ответственности. Напряжение это длилось четыре месяца. В тяжком январе я был способен только переводить, но оказалось, что этот труд был напрасным: большинство длинных переводов не пригодилось. И теперь каждая минута оказалась столь драгоценной. Но каждая книга ведь имеет свою карму и своё положенное время. Знаю и чувствую, что моя книга сильно запоздала. Теперь она в определённых кругах вызовет большое противодействие. Но в молодёжи – дружеское отношение. И, возможно, именно теперь наступил момент, когда более всего необходимо величественно утверждать в народе идеи Н.К. Для того, чтобы более-менее разогнать тучи, сгущающиеся над нашим Обществом. 4 мая 1935 г. Суббота «Alea jacta est»[69]. Вчера кончили печатать и брошюровать мою книгу, и сегодня в Министерстве внутренних дел я получил разрешение. Сердце было немного неспокойно. Теперь ведь избегают всего, что не имеет латышского звучания. Сегодня на работе я долго сомневался, посылать ли книгу Ульманису и Мунтерсу. Но я ведь так торопился только из-за Балтийской конференции. Иначе можно было двигаться неторопливым шагом. Позавчера на совещании со Стуре мы рассуждали, хорошо ли посылать им книгу? Были высказывания, что могут бояться восточной миссии Н.К. Но я, желая того или нет, не могу не прикоснуться к восточным мотивам в его творчестве. Иначе бы я представил не всего Рериха, но нечто одностороннее, только часть его. Как говорить о художнике, не касаясь Востока, когда 90% послевоенных его картин – индийские или тибетские? Об этом же восточном элементе я много размышлял, мучаясь и переживая, когда читал корректуру. Отказаться ли от своего принципа, приспособиться к уровню сознания некоторых кругов? Разумеется, для дипломатов годится только Знамя Мира и идея о культуре. Но где же тогда Рерих как художник, путешественник, философ, поэт? Наверное, можно было ещё где-то сократить. Но где же объективная мера? И кто же знает все переплетения узлов судьбы? Сознаю свою великую ответственность за эту книгу. Я взял на себя не только новую судьбу (это, разумеется, пустяк), но и карму Общества. В последний момент я отнёс в Министерство иностранных дел два экземпляра. Сделал хорошо или плохо? Как знать? Не принесу ли я вреда Балтийской конференции, вместо того чтобы поддержать принятие идеи Знамени Мира? Как Мунтерс будет смотреть на Рериха после прочтения книги? Но каким теперь Рериха знает Мунтерс, быть может, в худшем свете? Вот – великая ответственность, великий риск! Оттого у меня так тяжко на сердце. — 113 —
|