Культурология

Рублев, конечно, действует не столь прямолинейно, но, тем не менее: взгляд и движение Христа, динамика иконных горок, подчеркивающая его ход, направлены в «Воскрешении» не к апостолам и не к Лазарю, а вовне; они выводят Христа за пределы реальных взаимоотношений и событий, в которые погружены люди. Соответственно, взгляды иудеев и апостолов обращены не прямо на Христа, а как бы проходят сквозь него, мимо него (такое впечатление, что они его не видят). Сделано это, конечно, весьма тонко и деликатно, без жесткого деления пространства на две сферы — обычную и мистическую. Рублев как бы хочет сказать: Христос сделал свое дело и уходит, а на земле остаются апостолы и иудеи, вот они стоят друг против друга. Им жить дальше, как же они будут жить, что делать, после того, как воочию увидели чудо Воскрешения. Прокомментируем теперь данное исследование.

Плутин добивается новой, оригинальной интерпретации произведений Андрея Рублева прежде всего, привлекая представления культурологии и теории творчества. Он помещает произведения Рублева в контекст русской культуры XIV—XV вв. и художественного творчества. Плугин доказывает, что Рублев проводил. в своем творчестве исихастские идеи (мировоззрение), и это обстоятельство вместе с законами художественного творчества обусловили совершенно иную, нетрадиционную структуру иконописного произведения. Следовательно, полагается особый сложный объект — «творчество художника в культуре», утверждается влияние культуры на мировоззрение художника и трансформация художественной деятельности под воздействием этого мировоззрения и законов художественного творчества. Что же это за объект?

Ясно, что его нельзя наблюдать, нельзя описать как эмпирическую данность. Он сконструирован исследователем, причем на основе гипотетических соображений: утверждается соответствие мировоззрения исихазма мировоззрению Рублева и полное воплощение этого мировоззрения в его художественном творчестве. Следовательно, Плугин строит идеальный объект. Отнесенные к нему теоретические знания, безусловно, объясняют, и на хорошем современном уровне гуманитарного мышления, особенности произведений Рублева. Однако, естественно, может возникнуть вопрос: соответствует ли этот идеальный объект (творчество Рублева в русской культуре XIV—XV вв.) эмпирическому объекту, т.е. реальному творчеству Рублева? Кроме того, как быть с другими, приведенными мной интерпретациями того же самого произведения Рублева, ведь эти интерпретации выводят исследователя к другим идеальным объектам. Таким образом, критерий истины один — возможность объяснить особенности произведений Рублева и, если есть несколько конкурирующих объяснений этих особенностей, нужно решать, какие из них более убедительны и почему. Здесь, правда, обнаруживается, что для разных исследователей и зрителей более привлекательными и убедительными оказываются разные объяснения. Получается парадокс — множество гуманитарных истин, каждая из которых вполне оправдана позицией и ценностями человека. Если Плугин специально не обсуждает природу и категориальные особенности полагаемого им идеального объекта, то в сходной по задаче исследования работе С.С. Аверинцева «Поэтика ранневизантийской литературы» этот момент уже присутствует в виде развернутого культурологического описания ранневизантийской культуры. Аверинцев и другие литературоведы "не только задают идеальные объекты, позволяющие объяснить определенные литературные произведения и целые жанры, но и пользуются для этой цели специальными методами и средствами, особой методологией. Поэтому можно говорить не только о формировании в гуманитарной науке идеального слоя, но и об элементах «оснований» (к ним относятся методология гуманитарного исследования, а также специальные категории, используемые при конструировании идеальных объектов).