|
Возвращались рядышком, рука об руку, и лошадки наши шагали согласно. Полин улыбалась, и глазки ее сияли, но в улыбке было… некое ожидание, что ли. Скорее тень мучительно долгого, изнурительного ожидания и робкая надежда, что оно вот-вот может закончиться, навсегда душу ее покинув. Не выдержал я этого и сказал: — Мы войдем, возьмемся за руки и встанем на колени. — Может быть, лучше вечером? — Нет, сейчас. Ты же такая решительная, Полиночка. — Я такая счастливая… — Она улыбнулась. — Такая счастливая, что мне страшно. Мне страшно счастливым страхом, Саша… Вошли и встали на колени, держась за руки. И я сказал: — Благословите нас, родные наши. Матушка с бабушкой расплакались, целовать кинулись жениха с невестой. Генерал слезу смахнул, а мой бригадир бакенбарды свои расправил. Одной рукой почему-то. Как кот лапой. А тем же вечером сказал мне с глазу на глаз: — Ты ведь не влюблен еще. — Я люблю Полин, батюшка. — Любишь, спорить не стану. Но любишь — без влюбленности. А она в тебя влюблена по уши. — Тонкости, батюшка. — Тонкости? Ну-ну… — Бригадир похмурился, бровями поерзал. — Слово, девице данное, есть слово чести. Назад его не берут. Немыслимо сие. Немыслимо. — Вы сомневаетесь в моей чести? — В счастье, а не чести, — вздохнул мой старик. Засим подходит ко мне и берет в ладони мою голову. Как в детстве только делал. — Благословляю и рад за тебя. Неожиданно целует не куда-нибудь, а — в шрам от графской пули, седым волосом заросший. И шепчет на ухо: — Вот где печать любви твоей… Свадьба в наши времена была событием наиважнейшим, а потому и неспешным. Право решать, когда, где и как именно произойдет сие событие, принадлежало дамам, и я выехал наутро в одиночестве. Не скажу, что мне было невесело, но и грустно тоже не было, хотя и понимал я, что шаг мною уже сделан. И куда бы он ни привел, возврата уже не могло быть даже в мыслях моих. Ни о чем я не думал да и вокруг ничего не замечал. Отдал поводья Лулу, и она сама выбирала не только аллюр, но и задумчивость общего нашего пути. Я был — она, а она — я, а кентавры не знают ни удил, ни поводьев. А вокруг нас лежала поникшая осень. Не мокрослез-ливая, с бесконечными нудными дождями, а какая-то вялая, отсыревшая, что ли. И — беззвучная, точно замершая на самой грани прощания между теплом и холодом… Дамы наши, все продумав и обсудив, донесли свое решение генералитету, который привычно выдал его за свое: — 99 —
|