|
Спросите: а как же Настюхи, Варюхи, Машеньки, Глашеньки? Да просто другого круга коловращения эти. Не Аничкиного. А здесь — Аничкиного. Кузина любви моей в жарких объятьях моих была… Помнится, пил я неуемно. В дороге пил, во всех встречных и поперечных трактирах, а на станциях — с особенным неистовством почему-то. Ожог души пытался остудить… — Ваше благородие, банчок не желаете-с? Смотритель спрашивает весьма вкрадчиво. — Чего тебе? — Лошадок долго ждать, а в тихой половине офицер банчок предлагает. Мирно и покойно время скоротаете. — Банчок так банчок. Вхожу, тоску свою волоча. Вижу: поручик конно-пионерского полка. Приятной обходительности. — Куда поспешаете? — Во Псков. — Вам — на юг, мне — на север, — улыбнулся этот коннопионер. — Удобно метать, не правда ли? — Да хоть сверху вниз, хоть справа налево. Что в банке, северянин? — Пятьсот рублев не жалко? — На все пятьсот под туза бубен. …Не было уже у меня прав на мою червовую даму, не было. Чувство было, что предал я ее, а потому и о помощи ее даже думать не смел. Да я ни о чем тогда и не думал. В голове — вихри, как в снежном поле в стужу зимнюю, а в сердце — тяжесть. Тоскливая, как волчий подлунный вой… — Нет вашего счастья, поручик. Ни в каком ряду нет. — И еще полтысячи. Да на того же туза. Может, еще и догоню свою удачу. — За счастьем гоняться — пустое занятие. Впрочем, воля ваша, поручик. Воля ваша, а карта — наша. Верное слово сказал коннопионер: пустое занятие за счастьем гоняться. И оно от меня ускакало, и я от него ускакал. По разным тропам, по путям разным… Потому, видать, и проигрывал легко. Ни куражу во мне не было, ни азарту, ни интересу даже. Как и лошадей у смотрителя. Может быть, если бы заржали призывно кони под окном, остановился бы я. Но кони не заржали, и коннопионер очередной банк у меня сорвал: везло ему в игре сегодня. — Коль больше денег нет, так и игре конец. — У меня пистолеты добрые. Ставлю по тысяче каждый. — Не нужны мне пистолеты. Коннопионеры люди тихие. — За пару тысячу! — Нет, поручик, уж увольте. Своему слову я хозяин. А в меня вдруг упрямство вселилось. Не кураж, не ажитация, а глупая упрямая обида. Будто бес в мальчишку безусого, отцовскими деньгами впервые зеленое сукно засевающего. — Нет, так невозможно, невозможно так разойтись… Бормочу, карманы обшаривая. В сумку зачем-то заглянул, хотя и знал, что денег нет уж ни бумажки. Мундир охлопал… А там — хрустнуло. И вытащил я из-под него пушкинского «Андрея Шенье». И на стол бросил: — 104 —
|