|
И я не то чтобы повеселел — нет, веселеть мне было не с чего, и тоска моя никуда не делась, все так, и все же… Все же светлее мне стало. Стало кого ждать. …Ах, как это важно для человека — кого-то ждать. Важнее, чем «чего-то». Уж поверьте мне… Поэтому и спросил не очень обдуманно: — Когда Полин приезжает, матушка? Странно она тогда на меня посмотрела. С долгой и доброй полуулыбкой. — На той неделе ожидаем. Дня на три, а там, может, и на четыре, если понравится им. Сентябрь то был. И уже срединный. Уж и листва звенела на ветру… И не три дня они гостили в моей Антоновке. И — не четыре. А неделю да плюс еще один особый день. Гости загодя казачка прислали, чтобы точно свое прибытие обозначить. Я у казачка дорогу их выведал, Лулу велел подседлать и выехал им навстречу. Признаться, скорее из вежливости, нежели от нетерпения, если, конечно, не учитывать, что вежливость для того и придумана, чтобы порывы нашей искренности скрывать. И в данном случае помчался я не столько из желания Полин поскорее увидеть, сколько из стремления от тоски по Аничке подальше убежать. (Приписка на полях: А может быть, мне так тогда казалось? ) Осень сухой выдалась, цветы в полях пожухли и состарились. Зато вовсю цвел бересклет, и я наломал порядочный веник. Сознательно пропустил карету их, в кустах схоронившись, а потом догнал ее и сунул этот веник в открытое окно. И услышал сквозь бледно-розовые сережки бересклета детски восторженное: — Бабушка, это он!.. Карета остановилась, обе дверцы распахнулись. Я с седла спрыгнул, бросив поводья. И поклонился по-французски, шляпой осеннюю траву причесав: — Счастлив приветствовать вас в своем углу! — Это — твоя земля, поручик? — Генерал обнял меня, расцеловал в обе щеки. — Какой предмет, чтобы по чарке выпить, Прасковья Васильевна! — Предмет, предмет. — Генеральша по-родственному расцеловалась со мной, Полин из-за обширных юбок вперед выдвинула. — Целоваться — так со всеми. Полин, зарозовев, щечку подставила, я приложился к ней. Выпили мы по чарке, генерал о здоровье матушки с батюшкой расспрашивает, я что-то отвечаю, а сам, признаться, слушаю, о чем это внучка с бабушкой шепотом спорят. — Ну что с тобой поделаешь, баловница! — в конце концов говорит генеральша Прасковья Васильевна с улыбкой. И — громко, хотя прежде шептались. Будто для посторонних ушей сие предназначено. А Полин, смотрю, вдруг резво этак на козлы лезет. И кричит мне оттуда: — 94 —
|