|
Да, славно мы тогда попировали. И барашек отменным оказался, и настроение наше победное, и кураж из трех дырок, которые в теле моем дороховская шпага оставила, не полностью вытек из меня. Видать, с пира этого да с доброго молдавского вина я и пошел на поправку. Доктор наезжал, перевязки делал, разрешил во дворе гулять, но очень пока немного и — с провожатым. И я гулял с провожатым. С Александром Сергеевичем. Вскоре и майор Владимир Раевский меня навестил: никак не мог раньше, служба, говорил, заела. А почти следом за ним какой-то арнаут — мрачный довольно-таки субъект, надо признать, — внес в дом большую корзину с отменным вином, поставил и вышел, не ответив нам ни на один вопрос. Пушкин первым ту корзину открыл (любопытен был невероятно). — Никакой записки, — говорит. — Только — вот. И достает из корзины зеленую дубовую ветку. — Записки нет, зато хозяин теперь уж точно известен, — улыбнулся Раевский. — Кто? — Да тот, видать, кто в дубравах ночевать любит. — Урсул?.. — почему-то шепотом спросил Пушкин. — Полагаю, что так. А на следующий день — Раевский уж уехал — новый подарок в мазанку нашу внесли. Правда, не арнаут на сей раз ее доставил, а — посыльный, да и не корзина то была, а ящик венгерского токая хорошей выдержки. — Письмо — внутри, — сказал. И удалился. Мы вскрыли ящик и впрямь обнаружили письмо: «ПОПРАВЛЯЙСЯ, ПАТРИЦИЙ. ОБИД ДЕРЖАТЬ НЕ УМЕЮ, СРАЖАЛСЯ ТЫ ОТВАЖНО, А ПОСЕМУ — МИР. ДОРОХОВ». А через четыре дня Пушкин пропал. Я метался по двору, по саду, кричал до хрипоты, пока мама Каруца из виноградника не появилась на вопли мои. — Зачем ты так кричишь, Саша? Пушкин на заре с табором Кантарая ушел. — Как — ушел?.. — Велел передать тебе, чтобы ты не тревожился. На днях вернется, сказал. И правда, появился через трое суток. Осунувшийся, усталый, молчаливый, в мятом сюртучке, прожженном в трех местах. Бросился я к нему: — Александр Сергеевич!.. — Потом, Сашка, потом, — забормотал он, даже не улыбнувшись. — Не приставай ко мне сейчас. Сел к столу, походную чернильницу свою водрузил и начал из всех карманов какие-то клочки бумажные извлекать. Разглаживал каждый, прочитывал бегло, клал на стол и тут же другой брал. А перебрав все, стал их по какой-то одному ему известной системе раскладывать. Будто пасьянс. И бормотал при этом под нос: — Это — сюда. Не хватает… Не хватает чего-то. Пометим… Оторвался от бумажек, ко мне вдруг повернулся: — 65 —
|