|
Пока готовили дары да обозы, князь Михаил решил потолковать с Даниилом Галицким, который, по слухам, в Орде был принят с почетом. Вообще-то родственники друг друга недолюбливали, что, впрочем, естественно: деятельный, энергичный и знающий, чего он хочет, Галицкий был полной противоположностью князю Черниговскому. В иных обстоятельствах Даниил постарался бы избежать свидания, но совесть была нечиста и чувство вины перед мужем собственной сестры и до сей поры нет-нет, а тревожило его. – Обложили нас треклятые агаряне. – Князь Михаил решил начать беседу со вздоха: привык к таким запевам во время слезных блужданий по властительным дворам Европы. – Отвернул Господь лик свой от Святой Руси. – Стало быть, не такая уж она святая, – не сдержался Галицкий: его всегда раздражал родственник, а теперь стал невыносимым, поскольку из-за него тревожилась собственная совесть. – Смирению Господь учит, а не суетным вздохам. – Значит, ехать советуешь? – спросил Черниговский, уловив хозяйское неприятие начала беседы. – От поклонов голова не отваливается, князь Михаил. – А честь наша княжеская? – Нам с тобой о чести говорить не пристало. О чести один Невский толковать может, потому что он с мечом на своей земле стоял, пока мы с тобой по Европам бегали. Галицкий завидовал Невскому, а после беседы с глазу на глаз и невзлюбил его, но сейчас перед ним сидело суетливое ничтожество, которое хотелось только царапать да унижать. Ведь из-за него же, из-за его неумной суетливости ему, князю Даниилу Галицкому, пришлось выложить Батыю правду о Лионском соборе и его решениях. – Боязно, – тяжело вздохнул князь Михаил. Это прозвучало искренне, как предчувствие, и Галицкий ощутил эту искренность. Налил вина, протянул кубок князю: – Нам, князь Михаил Всеволодович, время нужно выигрывать. Покорностью, смирением, унижением – чем угодно, но выигрывать. Ждать, когда Батый от нас отвернется. А он – отвернется: на востоке, в самой Монголии, у него дела тревожные. – С равным – смирен, с высшим – почтителен, но как мне покорность изыскать в сердце моем перед немытой гадиной степною? Как? Где силы взять для покорности и смирения моего? Сказано было с таким искренним надрывом, что князь Даниил понял вдруг, что не от слабости души метался Михаил Черниговский, а только от слабости разума своего. – В вере Христовой, князь. – Верую, – Черниговский широко, истово перекрестился. – Верую в Отца и Сына и Святаго Духа. Верую в Пресвятую Богородицу Деву Марию. Верую в грозных архангелов Господних, в воскрешение из мертвых и в Страшный Суд тоже верую. И чту, высоко чту угодников Божиих, мучеников и страстотерпцев, блаженных и юродивых. На сем камне стою, князь Даниил Романович, и с того камня не сойду и до смерти своей… — 211 —
|