Чет и нечет

И тогда Ли, окрепший физически и перенасыщенный непонятной силой, перешедшей к нему в незабываемую ночь от «случайной» попутчицы, вдруг стал наливаться гневом. Почему какой-то усатый сморчок, с трудом выражающий свои никому не нужные «мысли» на каком-то тарабарском наречии, диктует ему, Ли, свободному по праву своего появления на Земле человеку, как и где ему следует жить. Его гневное исступление все росло и росло, и вскоре он, как и прежде, уже почти не мог двигаться, пропуская правдами и неправдами занятия в институте.

Он представил себе или почувствовал интуитивно, что Хозяин должен находиться на той самой даче, о которой шла речь у дядюшки несколько лет назад. Вызвав из своей памяти ее план, набросанный Иваном Михайловичем, Ли, следуя какой-то ему одному известной логике, или, опять-таки, интуиции, избрал для постоянного пребывания Хозяина «малую» столовую. Может быть, он сделал это потому, что представлял себе эту комнату на первом этаже дачи лучше других. А может, он представлял ее лучше других потому, что так было предопределено Хранителями его Судьбы? Но так или иначе, каждый вечер и самую темную часть ночи Ли мысленно занимал свою «позицию» у горящего камина и оттуда жег лучами своей ненависти Хозяина, лежащего на мягком диване или сидящего у края стола. Ли сосредоточивался на увиденной им когда-то щербинке на щеке под глазом.

На это постоянное излучение ненависти и гнева уходили все физические и душевные силы Ли. У него снова стало «останавливаться» и «проваливаться» сердце, началась аритмия, и временами ему казалось, что жизнь его находится на самом пределе, что пришел его последний день.

Однажды ему показалось, что сознание его сместилось и он впал в бред: он вдруг почувствовал, что сам находится там, на «ближней» даче, почему-то неподвижно висит в воздухе в одной из ее комнат, а под ним расположилась какая-то группа темных бесформенных фигур, и в ярком пятне света, то ли на ковре на полу, то ли на низком большом диване, лежит Хозяин с закрытыми глазами. Ли больше всего захотелось заглянуть в эти глаза. И как бы в ответ на это его невысказанное непреодолимое желание «вождь» открыл глаза, и взгляды их встретились. Ли увидел, как неподдельный ужас до предела выжелтил эти глядевшие на него глаза, и затем тиран медленно поднял руку и указал на него, Ли, а темные фигуры, как по команде, повернули к нему свои круглые безликие головы, и… видение исчезло.

Вскоре все это почти месячное напряжение, как это бывало и прежде, резко спало, и остались только бессилие и безразличие. «Что же это?» — думал Ли, вращая ручку своего «Рекорда» и вслушиваясь в быструю речь заокеанских дикторов. И только когда из всех тарелок, из «всех радиостанций Советского Союза» полились сладостные звуки траурных мелодий Чайковского и Шопена, Ли понял, что его или чья-то еще более сильная и концентрированная ненависть сделали свое дело.