|
Никандров пришел в городской суд. Судья оказался пожилым, милым человеком. – По-моему, мне попадались ваши книги, – сказал он, выслушав Никандрова, – если вы переводили древних, то я наверняка упивался вашими переводами. Вы должны извинить меня – русские фамилии так же трудно нами запоминаются, как вами эстонские… Итак, ваше дело. Поверьте, я возмущен до глубины души… Я мог бы понять подобную жестокость по отношению к большевику: он грозит нам гибелью, и жестокость берет верх над разумом, и большевика мучают, унижая этим и себя, и его, и святое дело демократии, которая казнит, но не унижает… Но как вы сможете доказать их вину, вы? – Шрамами. – У вас есть заключение медицинского эксперта, что шрамы появились уже после вашего ареста? – Нет. – В таком случае господин Шварцвассер или тот, кого вам будет угодно привлечь к суду, обвинит вас в лжесвидетельстве. Он станет утверждать, что это старые шрамы. Кто может свидетельствовать в вашу пользу? – Стены и пол. – Это звучит жутко, но этого, увы, мало. – Вы отказываетесь принять дело к слушанию? – Если вы настаиваете, я приму дело к производству и назначу судебное следствие. – Только этого я и хотел. Благодарю вас. – Вот, извольте заполнить эту табличку – номер вашего паспорта, каким участком выдан, срок, место жительства и прочая, видимо известная вам, формальность… – Паспорт выдан мне не участком, а комиссариатом иностранных дел в Москве. – Вы гражданин Совдепии? – Я гражданин России. – Я не могу рассматривать дело, которое возбуждает иностранец против политической полиции. Это может вам разрешить лишь министр юстиции. Мне сдается, он разрешит… Он интеллигентный человек, я просил бы вас поначалу обратиться к нему. В эстонские газеты Никандров не пошел – он помнил свою первую пресс-конференцию в «Золотой кроне». Он зашел на телеграф и, собрав последние деньги, отправил телеграмму в Париж по адресу, который он тоскливо и со слезами повторял в тюрьме: «Жюль Бленер, Рю Бонапарт, 41, Париж, Франция. Освобожден из эстонской тюрьмы. Жду помощи. Ревель, до востребования, Никандрову». Жюль Бленер не сразу вспомнил, кто такой Никандров, а вспомнив, подивился тому, как могли этого русского упечь в тюрьму эстонцы. «Хотя с его платформой панславянского гуманизма и космополитизма, – только у русских может быть такой разнозначный комплекс, – вполне могли бросить за решетку». Тем не менее Бленер решил помочь Никандрову и позвонил в то издательство, куда он передал книги русского. — 199 —
|