|
Он долго растирал Никандрова, и тот уснул со странной, тихой улыбкой на лице. После завтрака Исаев сказал: – А теперь давайте, до обеда дискуссия. – У меня прогулка до обеда… «Бедненький, – усмехнулся Исаев, – все ясно. Ему поручили установить для меня связь. Им важно узнать, кого я хотел бы здесь найти и как связаться с волей». – Прогулка прогулкой, а лежать все время грех. Поднимайтесь. И давайте дискутировать стоя. Вы знаете новую теорию медицины? Нет? Если человек будет стоять по восемь часов в сутки, он гарантирует себя от язвы, геморроя и атрофии простаты. – Дайте мне спокойно лежать… – Не дам! – У меня ноги болят… – Перестанут! Поднимайтесь! Никандров поднялся, отошел к стене. – Вот так, – одобрительно заметил Исаев. – Очень хорошо. Итак, мы начинаем! Работая в пресс-группе покойного адмирала, я передавал телеграфом корреспонденции, которые сразу же шли в номер. Стремительность войны предполагала стремительность языка. Библия – это история, отсюда краткость, сжатость и афористичность языка. Вы заметили, никогда язык не бывает так сочен и емок, как в минуты наивысшего напряжения, когда на карту поставлена жизнь? Вспомните прошлый век: описательство – первооснова традиции. Но мир устал от расплывчатости, мир требует конкретики. В этом кроется громадная опасность для человечества, ибо конкретность зиждется на утилитаризме, на однозначной рецептуре, на едином гребешке для всех: платформа Бенито Муссолини в этом смысле поразительный образчик возможного будущего. Однако революция в обществе, вызвавшая к жизни – пусть пока еще невидную – революцию в производстве, науке и технике, неминуемо поставит к барьеру и литературу. Прежняя литература кончилась… – Тьфу! – сказал Никандров. – Тьфу! Да никогда не кончится литература! Никогда! Противно слушать. Все вроде бы рядом с правдой, а ложь! Как может кончиться наша литература, коли она всегда страдала народными страданиями?! – Браво! Именно это я и хотел от вас услышать. Жить страданием народа – значит быть внутренне честным, да? – Именно. Исаев подошел вплотную к Никандрову и сказал: – Вы убеждены, что имеете право говорить о честности литератора после того, как вас подсадили ко мне? – Он не давал Никандрову опомниться. – Что он вам велел сделать? С кем вы должны повидаться на прогулке?! – Вы говорили со мной, зная обо всем? – Догадывался. – Значит, вы… Значит, вы играли со мной? – Это Неуманн играет с вами. А для меня вы были, есть и останетесь Никандровым, – грустно сказал Исаев. – Если устали – можете полежать десять минут. Проклятая российская черта – сострадать… На Западе враг есть враг. А мы и во враге, злодее, колупаемся. А то, что российская литература никогда не кончится, – об этом спору нет, это я дразнил вас… Скоро вас на прогулку выдернут… Там к вам, наверное, кого-то подсунут, будет вам «товарищ» говорить и просить мне весточку передать. Это их человек… Скажите, завтра возьмете… И Неуманну об этом доложитесь. — 133 —
|