От описаний кошмаров я отказываюсь сразу— это слишком просто и слишком выгодно. Так же как и от психоаналитических интерпретаций — сделать это не представляет труда. Ведь все интерпретации, в конечном счете, сводятся или к оральному, или к анальному фактору. Соглашаясь заранее на оба (чтобы не вызвать к себе естественного подозрения), скажу только, что поделюсь лишь некоторыми из образов, теми, которые не подразумевают, на мой взгляд, прямого психоаналитического ответа. Они-то и мучают меня больше всего. В течение примерно трех лет до 1988 года ко мне приходил ночью один и тот же образ: мощный пологий берег у широкой и могучей реки, такой реки и такой природы я еще нигде никогда не видел. Высокая зеленая трава примерно в человеческий рост. Вековые березы, часть из которых повалена на землю. Величественный горизонт на другой стороне реки и голубоватые дремучие леса, стоящие стеной… Я отталкиваюсь от склона ногами и лечу вниз, раскинув руки. Приземляюсь в речном песке, чуть-чуть замачивая ступни ног. Вода в реке чистая, холодная и сладкая на вкус. Из этих снов вспоминалось, в основном, ощущение радости, которую таил этот крутой склон, да поваленные на землю вековые березы. В июне 1988 года я попал в город Рыбинск, где в местном киноклубе показывал один из своих только что вышедших фильмов. В благодарность за «интересную встречу» меня на следующий день взяли на пикник за город в одну довольно глухую деревню, в которую нужно было добираться по волжской воде. Следя за разливами небывалой реки и любуясь лесистыми берегами, я не предполагал еще того эмоционального шока, который испытаю, сойдя на берег. Наш «Метеор» пристал к небольшой пристани, от которой деревянная лестница вела прямо наверх, в небо, потому что речной склон здесь был особенно крут. Пыхтя, мы поднялись по ней, перешли овраг по старому мосту… и я вздрогнул. Потому что сразу попал внутрь собственного сна, который виделся мне в последнее время. Изумрудная трава в человеческий рост. Старинные березы, сбегающие по крутому склону к воде. Часть из них повалена ветром и молниями. Когда мы окончательно поднялись наверх и пошли к деревне, то я увидел горизонт и лесные дали Пошехонской стороны, где, как мне показалось, не ступала нога человека. Роса под ногами превращала каждую травинку в ландыш. Мне захотелось поступить так же, как я поступал внутри сна, — раскинуть руки и полететь. Но, боясь прослыть Катериной из пьесы Островского «Гроза», я сдержался, думая про себя, что значит сие чудо. Поскольку со мной это происходило уже второй раз в жизни, то разум, пока мы шли четыре километра к деревне, смутно подсказал мне, что с этим местом должны быть связаны какие-то важные события в будущем и что мне следует быть начеку, как охотнику, подстерегающему дичь. — 91 —
|