|
В конце восьмидесятых вообще расцвел. Братве сначала гитары импортные поставлял, потом машины немецкие стал гонять. Продавал той же братве. Вовремя сориентировался, бригаду крепкую-верную завел, чтобы, значит, в ногу со временем. За власть когтем зацепился. Одно время даже культурой заведовал. А потом уже всем — стройками, пароходами, железными дорогами, банками. Иначе как холуями вообще никого не называл. Это если вежливый был и в настроении. А так вообще людей в упор не видел. Говорил, что у кого нет лишнего, тот — животное и должен жить, как животное. Жену где-то сгноил. Говорили, бил ее для развлечения. И прибил. Ну, или какой другой несчастный случай. Три девки у него росли. Ганя и Регина — запуганные были, но брехливые. Инстинкт самосохранения кого хочешь научит. Бывало, приходит он домой, а у Ганьки — подружки, так он ботинки снимет, в башку ими запустит, за волосы всех потягает, матом обложит, а потом, довольный, и говорит: «Ну-ка, Ганька, расскажи, как папку своего любишь…» Та слезы глотает, но мурлычет: «Люблю, как никто и никогда». Брешет, конечно, но жить-то надо. Мы ему говорили, мол, зачем так с детьми. А он нам по их этой общей программе: «Рот закрой! Если ты такой умный, чего такой бедный? Бабло побеждает зло! На кишках твоих тебя ж и повешу». Ну, такое… Девки его быстро замуж выскочили. Ганька за албанца местного, а Регина за одного из братков. А ей без разницы — от кого по морде получать: от папаши или от мужа. Лишь бы деньги давали. А младшая его — Кирка — та с характером была. Ты ей слово, она тебе — десять. Ну, не успел Король ее толком запугать. Бизнес, то да се, закрутило. Росла, как сорняк в поле. Оно и на пользу. Она и бояться его не боялась, а потому и ненавидеть не начала. К старости устал, к лести привык. Думал, что задница у него — цветок благоуханный, все выставлял ее для поцелуев. Дошел до того, что решил, будто сам по себе ценен. Без бабосов, недвижимости и всяких офшорок. Сказал: «Ну-ка, девки, налетай-забирай! Кто обцелует папочку получше, тому и достанется…» Ганька с Региной оттарабанили, как по писаному. А Кирка плечами пожала. Промолчала по факту. Он ей: «Я тебя в Африку голой пущу. Землю жрать будешь…». А она фыркнула и за француза вышла. Уехала. Кент Королю говорил: «Остынь, не раздавай майно-то. А то сам голым в Африку. Без майна-то и власти ты что? Ничто!». А он — ни в какую. Пусть, мол, только пикнут. Это ж я им все — и унитазы золотые, и полы, Сваровским лепленные. Это ж я велик. Это ж ко мне по первому свистку все короли и прочие премьеры с прокурорами. Величие мое чтили и чтить будут! Стану жить налегке, как сыр в масле кататься. А зятья нехай побегают. Поприумножают. Пообслуживают мою счастливую старость. — 331 —
|