|
А на самом деле была толстая. Это через десять лет только выяснилось. И то — случайно: старые фотографии. Катя себя не узнала. Подумала: «Кто эта бойкая бабенка?» Погончики. Пиджачок. Ага… «…И очёчки эти… Может, лучше линзы? — еще сказал Паша Михайлов. — Ну очень запущенный случай… А на пластику точно денег нет?» Это уже не при всех. Это — на прощанье. В улыбке. В красивых и модных фарфоровых зубах. Спасибо. Потом Кате сказали, что он — «пидор, но косит под би». Что в любовниках у него — министр, министерская жена и министерский сынок. Все — по разным ведомствам. В постели не пересекаются. Но дружно делают одно дело. Двигают. В большую моду. А на самом деле у Паши Михайлова была очень пьющая мать-портниха, младший брат-гонщик, сестра-модель и коза по имени Матильда. И вопрос у Паши всегда стоял остро и однообразно: либо мать в денатурате, либо брат — на зоне, либо сестра — на панели. С Матильдой было проще. Потому что все козы для пьющих людей — примерно на одно лицо. Даже если это козлы. Когда очередную Матильду переезжал поезд, Паша Михайлов просто покупал новую. Мать разницы не замечала. На козу у Паши деньги были всегда, а на ткани — нет. Сначала подбирал лоскуты за матерью, потом шил из материалов заказчика. И все это тоже выяснилось только через десять лет. А тогда Катя Измайлова написала статью «Жуткие розочки Паши Михайлова». Все снова смеялись. Паше тоже пришлось. Он смеялся. Так смеялся, что уехал в Питер. С одной стороны, не Михайловское. А даже наоборот. С другой, в Питере не было знакомых министров. И принято было носить вчерашнее. Или даже позавчерашнее. Паше приходилось ездить. Туда-сюда. На паровозе, который он мог бы водить сам. В жизни Паши Михайлова не было места Кате Измайловой. У Кати Измайловой тем более все прошло и забылось. Погончики. Пиджачок. Забылось. Висело в шкафу. Выбросить было недосуг. Отдать — некому. Встретились в клубе. По логике это должен был быть клуб железнодороджников. Но какая нынче логика? Паша сидел в углу. Блестел и переливался. Плакал. Бормотал что-то. Выкрикивал: «…Ничего не знаю. Если бы только мне сказать… А как сказать… Сопли, что ли… В горле стоят. Я ж не маленький. Мне не надо конфетку. Мне — жить. Мне жить… Как же… Все отдам. А кому? Ему? Ему не надо. Подержи меня… На руках. Посади на колени. Я буду послушный. Мне не к кому и не за что… Кому кричать? Кому вслед? Убью…Убьюсь…» А увидел Катю, улыбнулся: «Ты та самая сука? Хорошо выглядишь». Узнал. Подтянулся. А Катя его не узнала. Не захотела. И некому было перевести стрелку, чтобы их пути сошлись. Или чтобы сошлись не пути, а поезда. И чтобы бух-бах-катастрофа, она же катарсис и смысл. И дружба навеки. — 329 —
|